Мария Рыбакова-Кремлёва - Уля умерла

Но однажды мое счастье и спокойствие чуть не разрушились. Как раз когда мне было шесть, как Матюше с Андрюшей сейчас, мой папа попал в аварию. В нашем маленьком городке, где до сих пор мало машин, его шестерка на полной скорости столкнулась с грузовиком, выскочившим на встречку. Мы с мамой и сестрой несколько недель прожили в ожидании чуда или горя, дежуря в больнице.

Тогда мой мир пошатнулся. Я не знала, что мне делать и как себя вести. Я не могла плакать от пылающего внутри чувства надежды – только бы папа был жив, только бы он был жив. Я была готова принять его любым – навечно прикованным к коляске, со шрамами и уродливыми ожогами, парализованным в кровати. Пусть хоть что – только бы живой. Чтобы можно было заглянуть в глаза, взять за руку, обнять… Когда папа попал в ту аварию, ему было чуть больше тридцати – как мне сейчас. История повторяется? Неужели это судьба, что в нашей семье кто-то должен умереть молодым и оставить после себя наполовину осиротевших, навсегда изменившихся шестилетних детей. Зачем?

Тогда всё обошлось. Взрывная волна выкинула папу из центра аварии, и это стало спасением. Он получил тяжелые ушибы, несколько переломов, сотрясение мозга, долго лежал в коме, но обошлось. Пройдя лечение, он снова стал собой. Шестилетняя я ликовала со всей семьей. Выходит, в этот раз моей семье повезло меньше.

До той аварии я и представить себе не могла, что мамы и папы может не стать. Мои дети почему-то иногда думали об этом. «Мы боимся, что ты умрешь», – изредка говорили они, и в первые разы я только растерянно хлопала глазами, придумывая, что ответить. Потом появилась тактика – врать. Ну что вы, говорила я, мы всегда будем рядом с вами. Вам нечего бояться. Я обещаю. Я врала так самозабвенно, что сама начинала в это верить. Я никогда раньше и не называла это враньем, только утешением. Только сейчас я поняла, какая это была наглая и неприкрытая ложь.

Говорят, на пороге смерти вся жизнь проносится перед глазами. Мои детские воспоминания давно стали размытыми яркими пятнами – лишь иногда они проявлялись в памяти редкими забытыми кадрами, когда я наблюдала за Матюшей с Андрюшей. С ними я будто заново проживала жизнь. Радовалась простым открытиям, не боялась быть искренней, чувствовала отголоски безоговорочного тепла родного дома и безопасности, которую он дает…

Пробую вспомнить свой дом детства, сосредоточиться на нем.

Деревянные поскрипывающие половицы, низкие потолки, которые раньше низкими мне не казались, большая белая печка, за которую я любила залезать во время игр в прятки. За печкой тепло и тесно, пахнет известкой и совсем немного – шерстью, от покрывала на скамейке. На мгновение снова чувствую себя дома. Так, как я не ощущала себя в собственном доме, который мы с Димой старались создать для детей. В своем взрослом доме я уже не верю в безоблачность мира и непоколебимость жилища. Знаю, что мой взрослый дом находится в залоге у банка, и если что-то пойдет не так – нас всех, не моргнув глазом, выставят на улицу.

Что-то пошло не так. Больше всего мне сейчас хочется оказаться в доме детства: ощутить его атмосферу, вдохнуть его запах, услышать шорохи. Представляю детскую комнату, себя под одеялом на втором этаже двухъярусной кровати… По вечерам я подолгу не спала, слушала тихие голоса родителей, которые доносились с кухни. Слов разобрать не могла, да и не старалась, и постепенно, под монотонные разговоры папы и мамы, засыпала. Вернуться бы сейчас туда и начать всё сначала. Но… Сейчас этого дома нет. Родители снесли его, когда построили рядом новый. Там мы тоже жили всей семьей, но почему-то сейчас мне вспоминается именно первый дом. Наверное, потому что он относится к периоду «до папиной аварии». Через пару месяцев мой мир пошатнется, и я узнаю, что ничто не вечно.

В комнату кто-то заходит. С легким стуком что-то ставят на пол рядом. Наверное, носилки.

– Плед под ней можно забрать? – деловито спрашивает женский голос, чье сожаление о произошедшем уже испарилось за рутинными рабочими делами.

– Да, да, конечно, – Диму почти не слышно.

За его ответом следует тихая команда санитаров: «Ну, раз-два»…

– Подождите! Дайте мне, – после резкого выкрика Дима запинается, – пять минут с ней…

Бормотание чужих голосов, шорох подошв. Щелкает дверная ручка. Слушаю. Димино дыхание. Тихие медленные шаги. Ближе, ближе, совсем близко. Наверное, он взял меня за руку и присел рядом. Как же я хочу почувствовать его прикосновение сейчас… Дыхание становится чаще и отрывистее. Представляю, как по Диминому лицу текут слезы. Если у меня осталась только душа, то сейчас мою душу до краев наполняет сожаление об утрате будущего, моего живого будущего.