Андрей Коннов - Домик окнами в сад. Повести и рассказы

И родители постарели, сдали, казались меньше ростом, какими-то придавленными, то ли старостью, то ли провинциальной убогой жизнью. Хотя он и отправлял им регулярно деньги. Да, сделали ремонт в своей квартире, купили неплохую мебель, в каждой комнате – по телевизору… Но всё равно, угнетающая душу серая безысходность, бессмысленность, как казалось ему, доживания – преобладали в их жизни, так же, как и у многих остальных его земляков. И город был почти пуст, словно после морового поветрия… Все кто мог устроиться как-то, работали вахтами в Москве, Питере, на северах.

Мать уже не скандалила по каждому поводу, а только ворчала, недовольная всем и вся. Отец понуро молчал, или уныло твердил: «Надоело жить. Поскорее бы туда…». К деньгам и подаркам сына отнеслись равнодушно, но с явно деланной радостью. Отец всё сокрушался, что сил нет ехать в деревню, посмотреть бабушкин дом и могилу. Сад и огород там заросли, газ и свет отключили за неуплату…

– Оплатим… – хмуро буркнул сын, – завтра же и сделаю всё. И дом с участком на меня перепишем.

– Чем сейчас занимаешься, сынок, – с несвойственной ей раньше робостью и нежностью в голосе, поинтересовалась мать.

– Под норвежским флагом ходим, нефть и газ в полярных широтах разведываем. Корабль их, команда – сборная солянка, геологи русские все, из Питера. Из судовых офицеров – русский только я. Платят хорошо. Холодно, правда, и штормит часто…

– Не надоело ещё? – с несмелой улыбкой спросил отец, чтобы поддержать разговор.

– Надоело, а что делать? Что я ещё могу? Пока не совсем старый – надо деньжат подсобрать… – он не стал говорить, что собрался подать прошение на получение норвежского гражданства – духу не хватило.

– Ты ж их не собираешь, вон на нас тратишь сколько, – плаксиво возразила мать.

Марков засмеялся её наивности:

– Мам! То, что вам – копейки! Поверь мне! Я на корабле – второй штурман! У меня международный сертификат. Нам платят – дай Бог каждому! И на вас хватает, и на алименты младшей! И на себя!

– Снова не женился? – осторожно продолжала она расспрашивать, и глаза её так и заблестели великим любопытством.

Марков покривился:

–Бог троицу любит. А у меня в четвёртый раз – уже перебор получится. Есть женщина, встречаюсь с ней, когда из рейса прихожу… Помоложе меня. Ничего, так… – он махнул рукой, желая оборвать неприятный для него разговор, и сменил тему, – послезавтра в деревню поеду. Хочу к бабушке на могилку, и дом посмотреть нужно.

– Продавать будешь? – понятливо заметил отец и добавил со вздохом, – правильно, сын! На что он тебе? Новый сосед купит с удовольствием!

– Не знаю… Не решил ещё. Память бабушкина. Всё детство там прошло, считай!

– Моё – тоже, – тихо произнёс отец со вздохом.

Стояла вторая половина августа. Золотая пора, преддверие бабьего лета. В прозрачной, родниковой утренней свежести уже ощущались первые осенние запахи, поздними вечерами небо становилось безлунным, густым, бездонным и ярко-звёздным, а воздух сырым и тяжёлым, но дни выдавались жаркими и сухими и, казалось, лету не будет конца. От жары трава посохла, превратилась в солому, в сено, ступишь ногой, хрусть – и остаётся только труха. А первые жёлтые листья со старых тополей и лип несмело затанцевали в воздухе, и беспричинно вдруг поселялась на душе грусть.

Марков вместе с отцом ехал с нанятым «бомбилой» в пожилой, пропылённой, жёсткой «девятке» в деревню. Он вёз изысканный, большой венок, краску и кисти – подновить, подкрасить оградку – если потребуется. Ему было до слёз обидно за то, что не смог тогда проводить бабушку в Вечность и, даже, умерла она не у себя в комнатке, где стояли старая узкая металлическая кровать, громоздкий, не подвластный времени стол и ровесник столу – резной, словно терем, комод, над которым висят две добротные рамы со вставленными в них под стекло, по деревенскому обычаю, множеством фотографий – старых, пожелтевших и новых. Вся бабушкина жизнь и жизнь дорогих ей людей… Умерла она в доме престарелых, не имея под старость сил жить в деревне одной! А доживать в квартире родителей Маркова не захотела, потому что не любила своей невестки за скверный характер и не желала от неё никакой помощи. Хотя, и никогда с ней не ссорилась. Тихой, но очень гордой была баба Тоня!

Старое сельское кладбище напротив отремонтированной и вновь открытой церкви, спряталось за забором из пожелтевших, ноздреватых от времени каменных плит, и казалось уютным, тихим и милым. Не слышались картавые перебранки грачей, заполошного стрекотания сорок, лишь скромно перешёптывались над могилами разных годов и эпох густые кроны клёнов, дубов и лип, посаженных, видимо, ещё в царствование последнего русского императора. Лишь лёгкие запах прели и густой – крапивы, к которым странным образом примешивался запах краски от недавно подновлённых, где-то, оград и надмогильных обелисков.