Соня Дарлинг - Между семнадцатью и восемнадцатью

– Чтобы я точно не слилась, – хихикает Вика.

Даша поднимает взгляд и смотрит на нее с сестринской с нежностью.

– Ты самая лучшая, ты в курсе?

– Не лучше тебя, помни это.

– Ну, я бы поспорила, – Вика начинает отнекиваться.

– Для меня ты лучше всех.

Даша уговаривает Вику съесть одну из булочек – та сопротивляется, но принимает это предложение. Они стоят так еще несколько минут, но вскоре расходятся, ведь обеим еще списывать у Дениса математику. Каждая из них уходила домой, зная, что рядом с ней всегда есть человек, который дарован миром за неведомые свершения. Они обе находили в друг друге силы, чтобы справляться с хаосом под названием «жизнь».

Александр Иванович

Александр Иванович Зайцев врывается в кабинет и бросает свой потертый кожаный портфельчик с брелоком на стул. Сбрасывает с острых плеч пальто и отряхивает его от утреннего дождя. Он приземляется на офисный стул, из которого уже целую вечность вываливается набивка.

Зайцев оглядывает класс и вздыхает, потирая рукой переносицу. Несмотря на его невпечатляющие знания в математике, он понял, что перед ним сидит гораздо меньше скучающих и уставших учеников, чем обычно.

Выученным движением руки он открывает журнал на пятнадцатой странице, где на верхней строчке ровным почерком выведено «История».

Зайцев облокачивается на спинку стула, попутно выстукивая ритм какой-то песни с радио колпачком ручки по столу.

Он открывает рот, желая высказать все свои сокровенные мысли, касающиеся десятого «А» триста первой школы, но почему-то меняет свое решение. Он смотрит на пустые лица и понимает, что ни ему, ни им абсолютно не интересно здесь находиться.

Александр Иванович устал. Да и какой он Александр Иванович? Он Саша Зайцев, который два года назад закончил воронежский педагогический. Он вымотался и потерялся. Иногда Саше казалось, что он потерян еще больше, чем дети, которые каждый день ходят к нему на уроки.

В юности у нас есть призрачная иллюзия того, что с время решит все проблемы. Мы пройдем через высшее образование и наконец-то почувствуем себя самими собой и найдем счастье в жизни. Но вот Саше двадцать четыре, и он осознает, что чувствует себя так же, как и в свои шестнадцать. Он не знает о себе абсолютно ничего, кроме того, что он несчастен и одинок. Его раздражали до скрежета зубов эти дети, в которых он почему-то видел корень всех своих проблем. Они заставляли его чувствовать себя ненужным и неинтересным.

– Ну, вот и зачем вы пришли? – спрашивает он.

Подростки переглядываются между собой: кто-то еле заметно пожимает плечами; кто-то делает вид, что не замечает.

– Я пришел, потому что вы сказали, что поставите мне неуд, если я не явлюсь, – хриплый голос Мити Столярова доносится из недр класса.

– Я полагаю, этого не достаточно, чтобы заслужить тройку.

«Какой же я отвратительный»,– думает про себя Саша.

– Скажите, что сделать. Мне, если честно, по-барабану. У меня бабка очень волнуется за мои оценки, я не хочу ее расстраивать.

У Саши вдруг что-то обрывается внутри: он не один страдает. Не только ему тяжело и не только он делает изо дня в день то, что не хочет. Наверно, шестнадцатилетнему Мите тяжелее, чем Зайцев мог предположить. Он смотрит в юные глаза и видит смятение и потерянность. В свои шестнадцать ему очень не хватало того, кто скажет, что все будет в порядке. Даже если бы это было полным враньем. Он так мечтал об этой иллюзии «порядка».

– Кто-то планирует сдавать историю в следующем году?

– Вроде Диана, – отвечает кто-то.

– Из вас никто? – он словно расстроен таким исходом. он вообще-то всегда расстроен.

– Я думал, но пока не уверен, – Ваня Гринчель исподлобья смотрит на учителя.

– Отчего не уверен?

– Сложно, и боюсь, что родители не одобрят, – Гринчель говорит тихо, еле слышно

– Не одобрят, – Зайцев поворачивает голову набок и застывает в немом вопросе.

– Не одобрят специальность, которую я выбрал.

Саше Зайцеву бы так хотелось, чтобы в его шестнадцать кто-то был рядом и верил в него.

Он резко встает со стула, накидывает пальто и пихает свой портфель подмышку.

– Всем в четверти поставлю тройки, а сейчас мы идем в парк.

Десять стойких оловянных солдатиков, пришедших на первый урок в субботу, с недоверием смотрели на учителя, пока тот не прикрикнул, чтобы те поторапливались.

Зайцев наплел что-то охраннику на входе про уборку листьев и вывел небольшую толпу из школы. В нос ударил свежий запах утра: дождь только что закончился и теплый влажный воздух обволакивал смятенную грудь.