Меган Хорхенсен - Капитанская дочка. Истина

– Слава богу – ворчал он про себя – дитя умыт, причесан, накормлен, дак ведь того мало. В науках прилежен, но надобно и мусье нанять, а то слаб я становлюсь – боюсь, не сдюжу, и из Алеши человека не выйдет без европейского воспитанию.

Руссо в отечестве своем слыл литератором, потом отдан был в солдаты за вольнодумство, потом приехал в Россию pour еtre outchitel, верно понимая значение этого слова и стремясь сеять в душах отрочества семена свободомыслия, которое во французской земле глубокие корни пустило. Он был добрый малый, не ветрен, не беспутен, хотя и суров до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному слову; нередко за смутьяновы речи получал он выговора, от которых, впрочем, не охал по целым суткам, а по прошествии некоторого времени, когда провинности его забывались, продолжал свои нотации. К тому же, был он то ли братом, то ли кумом известного в те времена французского писателя и философа, что несколько охраняло моего учителя от особых наказаний, потому как наши гонители свобод боялись прописанными быть в статейках да пиесках на потеху парижской публики.

Мы тотчас поладили, и хотя по контракту не обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, а только показывать, как вилку да нож держать, но предпочел он делу отдаться с прилежанием. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, не желающего обольщаться их неопытностию, но каждодневно рассказывавшего им про вольности, данные Господом всем живым существам и равенстве перед Господом холопа и помещика. Матушка шутить этим не любила, и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Заподозрив неладное в пристрастиях француза, он тотчас потребовал каналью к себе. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Руссо был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене и употреблялась нами для упражнений в стратегии. Батюшка вошел в то самое время, как я мановением руки вел на решительный приступ республиканские войска, сметавшие остатки российской императорской гвардии аж до Мыса Доброй Надежды.

Увидя мои упражнения в военном деле, ярко свидетельствующие о моих противуцарственных наклонностях, батюшка дернул меня за ухо, подбежал к Руссо, задел его очень неосторожно, и стал осыпать укоризнами. Руссо в смятении хотел было ответить, как подобает, но не смог: несчастного француза ухватили под руки батюшкины сатрапы. Семь бед, один ответ. Революционера вытолкали из дверей, и в тот же день прогнали со двора, к неописанной печали Никитича.

( Примечание издателя: нет сомнения, что речь идет о члене Конвента Жераре Этьене Руссо, голосовавшим за казнь Людовика и Марии Антуанетты, дальнем родственнике известного энциклопедиста, в молодости служившим учителем в российской дворянской семье, откуда его изгнали за «богопротивные речи». Был захвачен в плен аристократами и повешен, отказавшись изменить республиканским убеждениям. Перед казнью вскричал здравицы в честь революции ).

Однако, тем не кончилось мое воспитание. Я жил толково, не гонял голубей и не тратил времени впустую, играя в чахарду с дворовыми мальчишками, а постигал исторические, географические и иные науки с пристрастием, редко встречающимся среди молодежи.

Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась. Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я смотрел на кипучие пенки, видя в мечтах своих вздымающуюся волну народного гнева, обрушивающегося, подобно багрово-раскаленной волне, на дворянско-поповское отребье, истязающее народ свой без устали.

Батюшка у окна читал Придворный Календарь, изредко пожимая плечами и повторяя вполголоса:

– Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!… Обоих российских орденов кавалер! А давно ли мы…

Наконец батюшка швырнул календарь на диван, и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке:

– Акулина Ивановна, а сколько лет Алёше?

– Да вот пошел семнадцатый годок, – отвечала матушка. – Алёша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…