Меган Хорхенсен - Капитанская дочка. Истина

– Время ненадежно: ветер слегка подымается; – вишь, как он сметает порошу.

– Что ж за беда!

– А видишь там что? (Ямщик указал кнутом на восток.)

– Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба.

– А вон – вон: это облачко.

Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран. Я слыхал о тамошних метелях, и знал, что целые обозы бывали ими занесены.

( Примечание издателя: далее на нескольких страницах автор рукописи повествует о буране, настигшем путников на пути в Оренбург и о том, как путники нашли прибежище на местном постоялом дворе. Так как к основной канве мемуаров описание снежной бури отношения не имеет, тем более, что литературные качества отрывка, включая приведенные три первых абзаца описания бурана, по мнению издателя, уступают колоритным картинам российской природы в романах Э.Тополя, А.Марининой и Д. Донцовой, то издатель решил сократить текст записок, исключив из него буран).

Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбурга. Дорога шла по крутому берегу Яика. Река еще не замерзала, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом. За ними простирались киргизские степи. Я погрузился в размышления, большею частию печальные. Гарнизонная жизнь много имела для меня привлекательности. Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будущего начальника, и представлял его не невежественным стариком, не знающим своей службы, и готовым за всякую безделицу сажать простых рекрутов под арест на хлеб и на воду, а старым и мужественным воином, прошедшем огонь и воду, настоящим богатырем русским, хозяином земель ее.

Между тем начало смеркаться. Мы ехали довольно скоро.

– Далече ли до крепости?– спросил я у своего ямщика.

– Недалече,– отвечал он. – Вон уж видна.

Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирда сена, полузанесенные снегом; с другой скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво опущенными.

– Где же крепость? – спросил я с удивлением.

– Да вот она – отвечал ямщик указывая на деревушку, и с этим словом мы в нее въехали.

У ворот увидел я старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частию покрыты соломою. Я велел ехать к коменданту и через минуту кибитка остановилась перед деревянным домиком, выстроенным на высоком месте, близ деревянной же церкви. Никто не встретил меня. Я пошел в сени и отворил д верь в переднюю. Старый инвалид, сидя на столе, нашивал синюю заплату на локоть зеленого мундира. Я велел ему доложить обо мне.

– Войди, батюшка, – отвечал инвалид: – наши дома.

Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, также выбор невесты и погребение кота. У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки, которые держал, распялив на руках, кривой старичок в офицерском мундире.

– Что вам угодно, батюшка? – спросила она, продолжая свое занятие.

Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и с этим словом обратился-было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь.

– Ивана Кузмича дома нет – сказала она; – он пошел в гости к отцу Герасиму; да все равно, батюшка, я его хозяйка. Прошу любить и жаловать. Садись, батюшка.

Она кликнула девку и велела ей позвать урядника. Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством.

– Смею спросить – сказал он; – вы в каком полку изволили служить?

Я удовлетворил его любопытству.

– А смею спросить – продолжал он, – зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?

Я отвечал, что такова была воля начальства.

– Чаятельно, за неприличные гвардии офицеру поступки – продолжал неутомимый вопрошатель.

– Полно врать пустяки – сказала ему капитанша: – ты видишь, молодой человек с дороги устал; ему не до тебя… (держи-ка руки прямее…) А ты, мой батюшка, – продолжала она, обращаясь ко мне – Не печалься, что тебя упекли в наше захолустье. Не ты первый, не ты последний. Стерпится, слюбится».