Михаил Эм - Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность

«А можно наоборот? Я буду прогуливаться поблизости, а ты резать хулиганов на кусочки?», – робко поинтересовался Степан Валерианович.

Мама Сидорова: У тебя и сейчас неплохо получается.

Сидоров: Нет, мама – сейчас не то, не то, не то! Уже давно, после поездки в Саратов, в этот проклятый специальный зоопарк для интернированных животных с психическими отклонениями, во мне будто что-то перегорело, надломилось. Когда я увидел Рогалика… в этом грязном вольере… мне показалось, все кончено. Жизнь кончена. Как будто я родился для того, чтобы написать роман ужасов «Маразматики, или Возмездие навылет», а теперь, когда роман завершен и опубликован, могу умереть спокойно.

Мама Сидорова: Не говори так, сыночек! В такой день… Утирает слезы.

Сидоров: Да, да, я помню. Сегодня из ссылки возвращается Рогалик. Может быть, в этот самый момент он открывает дверь в нашем подъезде, взбирается по ступеням, постукивая о перила зеленым хвостом. Знаешь, мама, я так долго ждал его возвращения. Я ведь понимаю, скольким ему обязан. Рогалик предан мне, как собака, хотя какая собака сравнится по преданности с комодским вараном! Если бы он не запугал издателей, ценой своей свободы сделав меня публичным человеком, мне бы ни за что не напечататься! Я всем, всем обязан Рогалику и понимаю это. Но знаешь, мама… Я надеялся, с возвращением Рогалика ко мне возвратится жажда сочинительства, когда мурашки ползут по спине, а пальцы сами стучат по клавиатуре. А теперь не знаю. Как будто ничего не чувствую. Не знаю даже, хочу ли его видеть…

Мама Сидорова: Что ты такое говоришь, сыночек! Это Рогалик! Я знаю, как ты его любишь…

Сидоров: Да. Люблю. Конечно.

Мама Сидорова: Я уже и одеяло приготовила. То самое, которым – помнишь? – он укрывался на диване. Когда Рогалик ляжет на диван и укроется своим любимым одеялом…

Из смежной комнаты выходит дознаватель. Она в выцветшем халатике, с чмокающим ребенком на руках.

Дознаватель( голосом, не допускающим возражений ): Кто упомянул диван? Никакого дивана, потому что диван мой. На диване мы с ребенком ползаем. ( Ребенку ). Агу, агу, маленький…

Мама Сидорова: Так точно, товарищ дознаватель.

Дознаватель( поднимая от ребенка голову ): Мама, я просила не называть меня дознавателем.

Мама Сидорова: Извини, Еленочка, я по привычке.

Сидоров: Мама…

Дознаватель: Диван все равно мой, а Рогалика можно положить на коврике в углу. Ему на коврике даже удобней будет.

Мама Сидорова: Слушаюсь, Еленочка.

Дознаватель: Я просила не говорить мне «слушаюсь». Если вы, мама, будете говорить мне «слушаюсь», я стану называть вас гражданкой Сидоровой.

Сидоров( дознавателю ): Любимая…

Мама Сидорова: Ты теперь тоже гражданка Сидорова, Еленочка.

Дознаватель: Опять двадцать пять.

Сидоров( обнимая обеих женщин ): Прекратите, пожалуйста, пререкаться, дорогие мои гражданки Сидоровы. Скоро мы переедем в квартиру побольше, в которой будет достаточно диванов. Каждому по два или три дивана. Мы можем позволить себе сколько хотите диванов, потому что мои книги раскупаются. Я становлюсь популярным мастером хоррора, а теперь, когда Рогалика выпустили из специального зоопарка для интернированных животных с психическими отклонениями, мне прибавят авторские, да и тиражи побоятся заначивать. Шалишь, издательский мир, ты не забыл книжного маньяка! Ты помнишь, помнишь Рогалика и дрожишь при мысли о его возвращении! И правильно делаешь, потому что Рогалик – мой верный товарищ и моя экзистенция, мое непреходящее презрение к вам, эгоистичные слепцы и нахальные пошляки, в борьбе за гармонично устроенную литературу.

Дознаватель( укачивая на руках ребенка ): Квартира, это в самый раз.

Сидоров: Лишь бы ко мне вернулось ощущение реальности. Реальный мир кошмарен, об этом не надо забывать. Если я перестану забывать об этом, то снова смогу сочинять романы ужасов. Как когдато. Как прежде.

Мама Сидорова: Ты сможешь, сыночек. Конечно, сможешь.

В дверь звонят.

Сидоров: Рогалик вернулся!

Бросается открывать. Мама Сидорова и дознаватель замирают, обнявшись, в ожидании гостя.

Занавес

С неба на цветущий зеленый лужок посылает лучи улыбающееся весеннее солнце. По тропинке, обсаженной васильками и ромашками в человеческий рост, идет маленькая девочка с розовым бантом в голубых волосах. Время от времени она оглядывается по сторонам и с досадой, умилительной в такой крохе, восклицает: