Михаил Эм - Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность

Волна нежности к существу, пожертвовавшему ради преуспевания друга собственной свободой, обдала меня с головы до ног, как кипятком. Я бросился навстречу, принялся просовывать сквозь ячейки ограды какие-то апельсины и шоколадные батончики, как будто они могли скрасить тяготы многолетнего заточения. При этом отчетливо сознавал ложность своих даров и двусмысленность положения и видел, что Рогалик тоже все понимает, хотя не подает вида и даже пытается улыбнуться моим хлопотливым усилиям. Он не только очень исхудал, но и погрубел – в его глазах появилось не замечаемая мной раньше отчаянная решимость существа, подвергшегося телесно-моральным унижениям и готового отныне на все. Мы смотрели друг другу в упор, не произнося ни слова. Наверное, я рыдал – не помню, но Рогалик не проронил ни единого слова и не пролил ни единой слезинки. Молча смотрел он на меня сквозь прутья ограды, и было в этом молчании что-то столь многозначительное и величественное, что я не решился нарушить священную тишину.

Очнулся тогда, когда возвратившийся провожатый грубо схватил меня за плечо и потянул прочь от вольера. Последний раз я оглянулся и сквозь мутно-соленую пелену различил унылую фигурку варана, прижавшего свое умное и продолговатое, как у Бориса Леонидовича, лицо к прутьям. Рогалик глядел на меня, словно прощался навсегда – в этот момент рассерженный провожатый, цедящий сквозь зубы ругательства, увлек меня за поворот.

Только сейчас, в Интернет-кафе, я немного оправился. Скоро увидимся, но ради всего святого, когда я вернусь, не проси еще раз рассказывать об испытанном мной кошмаре. Саратовская поездка оставила во мне след слишком неизгладимый и тягостный для того, чтобы вспоминать о ней повторно – другого такого испытания… нет, не приведи Господи! Где ты, людская гуманность, людская гуманность? Если животных, направленных на исправление и излечение, вместо того долгие годы содержат в голоде и антисанитарии, что может быть бездушней и бесчеловечней такого обращения! Что-то не в порядке с нашей судебной и исполнительной властью, если она допускает такое. Вспомни на Страшном суде, о Господи, Саратовский специальный зоопарк для интернированных животных с психическими отклонениями, вспомни и прости наши прегрешения!

Всё, пора к поезду, отправление через полчаса.

Любящий тебя сын.

Rambler-ICQ 66 – новый формат общения!

Через несколько лет. Квартира Сидоровых. В квартире находятся Сидоров и его мама.

Сидоров: Мама, мне грустно.

Мама Сидорова: Опять издатели, сыночек?

Сидоров: Они, упыри.

Мама Сидорова: Не надо выражаться, сыночек.

Сидоров: А как еще прикажешь выражаться, если упыри только и делают, что пьют мою кровь. Пятнадцать процентов, разве это авторские? Стивен Кинг, и тот получает больше! И они еще подначивают продолжать в жанре хоррора! Как будто купили меня с потрохами, как какую-нибудь уличную шлюху!

Мама Сидорова: Но твои романы ужаса так хорошо раскупаются! Я дала тете Симе почитать, и ей тоже понравилось. Особенно после того, как она разглядела на обложке твою фотографию.

Сидоров( хватаясь за голову ): Мне осточертели ужасы! Не могу больше слышать про ужасы! Я ненавижу ужасы! Я их боюсь!

Мама Сидорова: Сыночек…

Сидоров: Раньше все было не так. Сравни, мама, сравни, как я писал раньше и как получается теперь…

Берет с полки нарядный томик со своей фотографией на обороте и зачитывает:

Степан Валерианович и Любомир Иванович сидели на кухне и пили чай с вафлями. Степан Валерианович, ошеломленный неожиданным появлением покойного, был напряжен и нерешителен, тогда как Любомир Иванович, напротив, расслаблен и меланхоличен. Он то и дело поправлял клочья кожи, сползавшие с него шелухой, каждый раз при этом смотрясь в зеркало и горестно вздыхая.

«Теперь ты понимаешь, Степан Валерианович, – окончил он свой рассказ, – почему я вернулся из загробного царства?»

«Теперь понимаю», – ответил Степан Валерианович.

После этих слов друзья облачились в черные костюмы ниндзя. Любомир Иванович прихватил бейсбольную биту, а Степан Валерианович натянул на голову резиновую маску крокодила.

«Чтобы не узнали», – пояснил он.

«Ты все понял, Степан Валерианович? – в последний раз переспросил друга Любомир Иванович. – Я прогуливаюсь поблизости от компании хулиганов. Они ко мне пристают, а ты приходишь мне на помощь и режешь хулиганов на кусочки».