Татьяна Иванько - Говорит и показывает. Книга 2

И вот я дошла, почти добежала до моего дома. Только бы все спали…

Они спят. Я прошла тихонечко во двор. Найда громыхнула цепью, подняв голову, я приложила палец к губам:

– Ш-ш-ш, Найдуся, ничего не говори…

Умная собака молча следила за мной, поматывая хвостом.

Хорошо, что «предки» не знают, что ключи от зажигания мотоцикла и от самого сарая, где он стоит, мы с Ю-Ю держим здесь же, на балке под крышей, сразу над входом, чтобы приезжать и уезжать можно было без задержки с поисками ключей.

Я надела шлем, и выкатила мотоцикл из ворот как можно дальше, вернулась, закрыла сарай и ворота, чтобы не заметили утром, что мотоцикла нет.

Откатив его ещё на квартал, я надела шлем и «пришпорила» моего стального великолепного коня. Я не обдумываю слов, я не представляю, как скажу и что именно, но промолчать я не могу. То, что мы с Васей не касается никого, кроме Ю-Ю.

Ю-Ю… Ю-Ю… неужели увижу тебя сейчас? После стольких месяцев? Снова увижу тебя?! Нет, не думать, иначе слова застрянут в горле…

Вот он, вот он, маячит мне с дороги… такой, совсем такой, как я помню и знаю. Волосы только длиннее…

Ю-Ю! Ю-Ю!.. Остановив Харлей, я поспешила снять шлем, скорее бросится к нему… Ю-Ю! Господи, ничего не изменилось и изменилось всё…

– Ю-Ю… Ю-Ю…

Как же я жила без него столько времени и как буду дальше?! Я же без него вообще не могу?! Ю-Ю… мой Ю-Ю…

Кинулась, роняя шлем…

Я увидел её. Эту Тумановскую Маюшку. То есть не разглядеть, конечно, как следует издали и через довольно пыльное окно кухни, выходящее на улицу, куда и отправился мой друг посреди ночи. Я услышал вначале телефонный звонок, но только, когда лязгнул дверной замок, я уже совсем проснулся. Настенька или Наденька, рассыпав красиво блестящие белые волосы по подушкам, спит беззаботно. Полежав некоторое время, и чувствуя, что сон размяк и растёкся, отравленный принятым накануне алкоголем, я понял, что лучше встать, может сморит снова. Можно было бы заняться сексом, но презервативы в моей тумбочке кончились, надо достать из шкафа в ванной, где я держал большой запас, так что так или иначе – вставать.

Вот так я и приплёлся на кухню, выпил воды, обернулся, в поисках чего-нибудь поинтереснее. Нет, «Мартини» этого, одеколонистого, не хотелось, лучше воды и так голова с утра будет тяжёлая, хорошо – воскресенье.

Я выглянул в окно просто так, не думая увидеть там Илью. И увидел, как подъехал мотоцикл, как соскочила девочка, роняя шлем, плеснув длинными волосами, как бросилась на шею Илье… Не представляю, чтобы ко мне на шею кто-нибудь так бросался, прямо завидно…

Но и не представляю, чтобы я кого-то так обнял и прижал к себе, как это сделал он. Мне кажется, я отсюда слышу, как стучат их сердца, хотя не вижу толком даже их лиц. Надо привести какую-нибудь, чтобы окна хоть помыла здесь, развели грязищу…

Я вернулся в спальню, презервативов теперь хватит на любой марафон… И эта картина на ночной улице волнует и возбуждает моё воображение. Может приведёт сюда, хоть рассмотреть её, в кого он так втрескался смертельно… Наденька или Настенька замурчала сладко, просыпаясь от моего прикосновения…

– Май…

Я обнял её, прижимая лицо к её головке. Аромат твой… как я выдержал так долго без тебя?!

– Ю-Юшка…

Он, он, мой Ю-Ю! Вот такой, тёплый, твёрдый и такой мягкий, волосы твои прохладные и горячие у головы… Ю-Юша…

Но он наклонился, собираясь поцеловать меня, нет-нет, Ю-Ю…

Она отстранилась от моего поцелуя. Не зря так ныло сердце со сна…

– Подожди, Илья… Я…

Она назвала меня Ильёй, второй раз. Никогда не называла… Я всё уже понял… И я жив? Ещё жив? Май, не говори, пусть этого не будет. Пусть это останется сном… Тем кошмарным, проклятым сном, что я не досмотрел, когда вскинулся на твой звонок. Я видел всё во сне. Всё видел… Господи…

Я выпустил её из ослабевших рук. Ноги еле держат…

– Не надо, не целуй. Я… не могу… Я тебе изменила. Изменила тебе, слышишь?!

Вот всё… воткнула нож. По рукоять. Что, сердце ещё бьётся?..

– Ты… не любишь меня больше? – спросил я без голоса.

– Люблю! Люблю! – она замотала головой. – Всегда буду любить! Так люблю, что… нельзя дышать… Но…

– Значит, его ты не любишь.

– И его люблю… – глаза огромные какие…

– Так не бывает, – превозмогая боль, говорю я, может ещё одумается? Ну, опомнись! Опомнись! Вот же я!

– Знаю… и не знаю… Я не знаю, как это… – и заплакала, прижав ладошку к лицу, зажимая рот.

– Не надо, – я обнял её. Маленькую глупую девчонку.