Олег Новокщёнов - Председатель Томский

– Ох, уберите же с глаз долой этого командармуса, и без него в глазах бликует тоскою. Как же я без него обойдусь, увы мне! – генерал-адъютанты, начавшие было относить стушевавшегося военачальника к окну дохнуть свежего воздуха, замирают в недопонятках. – Да не без этого! Глазам моим тошно глядеть на этот срам! Без товарища Томского! – Генерал-адъютанты продолжают исполнять вынос тела к окну, по ходу совещаясь вполголоса, не пролонгировать ли им заявленный маршрут согласно настроению Верховного Главнокомандующего до изоконных высот. – Он же светом был и глаз моих и слёзных очей в ту же очередь. А теперь, когда выяснилось страшное, – как же мне без него, без товарища Томского? Увы мне, увы!

– Не побоюсь встрянуть, вы ж без него, Иосиф Виссарионович, пять лет ничего себе обходились, – ух-то ух, и не больно ли смел же на словцо этот «не побоюсь встрянуть» мокроусый лихач гражданской войны, горячий столповоздвиженник нового строя, завсегда прогнутый под каждого нового руководителя.

– Тебя, Клим, за твою обширную память мы сортиры пошлём чистить, не примянем, – и далее предан Высокой Скорби – а как же! – Суровый, Жёсткий Человек, Не понимавший Пастернака.

Опущенный же маршал, которому, ясно, теперь вперестричь не командовать полками, в ответ на помудание растерянно и тупо теребит свою напогонную звезду, словно испрашивая у присутствующих: ну за что, за что меня Бог наградил таким скоромным пуленепробиваемым идиотизмом, отчего я родился кретином?! А присутствующие? Плевали они, присутствующие, на ломки этого паяца, напялившего на себя, хохмы, видимо, ради, тридцать шестого года выпуска форму. Ворошилова ненавидели как военные («штафирка юродивый»), так и прочие тем паче – ишь ты вырядился, клоун непринюханный. Они, которые присутствовали приглашёнными на заседании, богобоязненно взирали поверх падших (кто в прямом, кто в переносном смысле) военачальников на слёзы Того, Кто не их одних заставит плакать.

– Увы мне, увы, – повторяет Он раз за разом. – Ну, где я?! И где он?! Я – в Кремле, а он – в дерьме? Так что ли? Увы мне, увы! Как ему там? Ведь я сам благодаря генералам и маршалам в том же по уши! Ох, увы мне, увы!

– Не беспокойтесь, Иосиф Виссарионович, мы с Вами всегда и везде, и сейчас тем более и со всей душой, – после этой фразы ставший для всех в одноминутье и непременным членом ГКО, и Политбюро неминуемым тем же самым, и НКВД едва ли не создателем, Лаврентий Павлович, взъяв кверху палец, полномочным и всем понятным жестом призывает всех к совокупленью с горем За Всех Страдальца и Всех Оплакивальщика.

– Увы нам, увы, без товарища Томского! – вторят плачу Рулевого и те, кто в мундирном облачении, и те, кто по партийной линии, и даже стенографисточки не сдюживают.

Одна из них, глазагорящая, розовощёкая, толстоикрая (не любовница Берии) в сердцах выпаливает:

– И мы! И мы! То есть и нам, и нам! Увы, увы без товарища Томского! Он же такой, такой был! Что ни в сказке сказать, какой замечательный! И до всего всегда доступный и входчивый: любой выкрутас, любую шваль, пустышку отметит: вон, даже Ирку, она указывает на свою пунцовеющую во время размота её речи коллегу (эта уж точно была любовницей Берии), – и ту не обошёл за ляжку полапать. Когда же ещё дождёмся мы такого отзывчивого руководителя? Увы нам, увы, без товарища Томского!

– Увы нам, увы без товарища Томского! – разносится многоголосно по всему Кремлю, по всем его закоулкам, и в шатре Спасской Башни тоже звучит включительно. Нет предела людскому надрыву народа, ощутившего в себе сиротство без товарища Томского. Караульные внутренних помещений, солдаты войск НКВД, специально подобранные с расчётом на незнание личности товарища Томского и подобных оппортунистов, исполняя долг, не могут удержаться от вовлечения в услышанный плач. Да что там солдаты – даже милиционеры, несущие внешнюю охрану Правительственных учреждений, не подобранные специально, просто сами по себе никого ни хера не знающие, и те помимо воли и разума втягиваются в общее «Увы». В «Увы» содрогаются вслед за погоноувенчанными и штатские работники кремлёвского буфета, да, да, и их не минуло скорбное Слово о погибели товарища Томского (особенно усердствует в горе пожилой официант на доверии, двулично подававший когда-то Михаилу Павловичу «Боржом» и яйцо всмятку). Коллапс в Кремле какой-то без товарища Томского. Увы!

Август 1936-го года.

Производственное совещание на кондитерском предприятии «Бабаевский» (бывшее «Фабрично-торговое товарищество А. И. Абрикосова и сыновей»). На повестке дня стоит вопрос об увеличении норм выработки и, соответственно с этим, продолжительности трудового дня до 12 часов без выходных и 14 часов со вторым на третье выходным воскресеньем (для молодёжи делалась такая поблажка: ну, чтоб танцы там и всё такое пятое, детей чтоб, короче, нарожали, будущих защитников Родины и Партии). Хотя коллектив состоит в основном из представителей пре-е-е… женского пола, короче говоря (язык не выговаривает применить эпитет «прекрасное» в отношении закляченных, измождённых непосильным трудом баб), несмотря на это, слово держит немногочисленное, но бойко ораторствующее мужское меньшинство, напрочь узурпирующее «голос собрания». Мы же боремся за освобождение Женщин Востока, а на собственных нам раз и плюнуть, и пусть они растирают.