Чёрный квадрат телевизора передо мной стал увеличиваться, постепенно превращаясь в огромную чёрную дыру. «Надо встать, – подумал я, – выйти куда-нибудь, пока она меня совсем не поглотила…» Пришёл в спальню. Смотрю на широченную кровать, на которую можно кучу народа между мной и женой уложить, неважно какого пола (впрочем, для меня важно), и я бы даже был не против… Чувствую, как безумно устал. Надо, что-то делать: «На войну что ли пойти? Лет на пять. Так войны нет!..»
Звонок от жены, с утра ушедшей «делать ногти», вернул меня к дню сегодняшнему. «Дай телефон дочери», – слышу в трубке её голос. Даю. Дочь молча принимает, прикладывает трубку к уху и молчит так около минуты. Затем, не говоря ни слова, возвращает мне телефон. Слышу в трубке вопрос жены: «Ты давал дочери телефон?» – «Да», – и отдаю его снова со словами: «Ты должна сказать „алло“ в трубку, чтобы мама поняла, что ты её слышишь». Девочка посмотрела куда-то сквозь меня и, ничего не ответив, снова приложила телефон к уху, никак себя не обозначив. Третьего дубля я ждать не стал – ушёл и расположился с чашечкой кофе за кухонным столиком. Через несколько минут перед моим носом, едва не в кофе, опустился на стол телефон. Я задумался: «Может, это со мной что-то не так? Может, это я – редкая рептилия?»
Милую свою я увидел уже поздно вечером – и тогда произошёл примечательный эпизод в нашей ярко окрашенной семейной жизни. На прошедшей неделе начал исчезать синий окрас на моих стильных замшевых ботинках. Первой заметила белёсые пятна сотрудница по работе – Таня Клепина. Тут же предложила помощь и через час вернула мне ботиночки как новенькие. Но «замшевая болезнь» не прошла, и я имел неосторожность обратиться со своим горем к жене. Удовлетворения не получил и я снова пошёл к Тане Клепиной, которая снабдила меня спасительным средством. И когда я принёс эту баночку домой, то на полке, где хранилась косметика для обуви, увидел точно такую же , купленную моей женой за три недели до этого. На свой недоумённый вопрос («Так ведь у нас всё это в доме присутствует!») получил безапелляционный ответ: «Конечно, присутствует. Тебе просто нужно было мне по-человечески объяснять. Откуда я могу знать про твои проблемы с ботинками?» – Как говорится, приплыли… Тот факт, что «мои ботинки» ходили рядом с ней несколько месяцев, а Таня Клепина – не моя жена, во внимание не принимается. «Грустно, – подумал я. – Хотя в чём тут грусть?»
Я просто забыл, что я уже – сфинкс, реликвия, памятник, интересный только для заезжих туристов и давно сравнявшийся с общим фоном повседневности для тех, кто видит меня каждый день. Водители туристических автобусов и попрошайки-арабы, пасущие возле сфинкса в ожидании подаяний от прохожих, сфинкса-то, кормителя своего, уже давно не видят. И не замечают песок, осыпающийся с его массивных лап…
P.S. Забавная мысль про песок, учитывая, что мне – шестьдесят пять.
Дядя Паша, мой первый друг
Первый настоящий друг появился в моей жизни, когда мне исполнилось пять лет. Друга звали дядя Паша. Это был старый одинокий человек с натруженными мозолистыми руками и всегда грустными уставшими глазами. На морщинистом лице у него была колючая щетина, а из-под шапки, с которой он никогда не расставался, выглядывали седые космы волос. Он работал золотарём – так в те времена называлась профессия ассенизатора.
Родителей своих я почти не видел. Рано утром они уходили на работу и поздно вечером возвращались домой. У мамы часто бывали ночные дежурства: она работала санитаркой в психиатрической больнице. Однажды её привезли на санитарной машине, и она много дней лежала дома. Какой-то псих сильно ударил её по голове, и у мамы случилось сотрясение мозга. Папа работал электриком в совнархозе и постоянно где-то подрабатывал на стороне. Это было трудное, послевоенное время.
Дядю Пашу я очень любил, и, мне кажется, он меня тоже. Утром рано он приезжал со своей повозкой, которую таскала старая, чем-то похожая на дядю Пашу лошадь. У неё тоже были уставшие грустные глаза. Я поджидал их на крылечке деревянного многоквартирного дома, в котором мы жили (именно про такой дом писал Высоцкий: «На тридцать восемь комнат всего одна уборная»). Стоял я на крылечке в сшитой мамой серой телогрейке, или фуфайке, как тогда её называли, и был туго перепоясан кожаным ремнём со звездой. И вот, завидев дядю Пашу, я радостно срывался ему навстречу, он бережно меня подхватывал, усаживал рядом – и мы отправлялись в путь.
Читать дальше