Андрей Дудко - Последователь

Мы так отстранились, что проводим все свободное время порознь. Чтобы убить мысли о еде, она занимается гимнастикой. Сидит на коврике, свернув шею и сдавив провалившуюся грудь так, что воздух выходит со свистом, а я, чтобы ей не мешать, готовлю на кухне рыбу или пельмени, ковыряю их над какой-нибудь книжкой и пью пиво. Ко мне доносится, минуя зловещую тишину, треск Ольгиных коленей, а на столе стоит мутный стакан из-под мочи, который я хочу швырнуть в стену.

Самое тяжелое в нашей жизни – это отсутствие движения. Я никак не пойму, каким Ольга видит наше будущее, и зачем я ей понадобился. Я думал, мы женились, чтобы параллельно состариться во взаимном согласии, но она развивается в каком-то своем направлении, и с каждым днем мы все дальше и дальше друг от друга. Я живу как на загадочном эксперименте, и когда за балконом ночь, когда я влачу очередные стуки в желтом свете безжизненной кухни, каждая вещь буквально говорит мне со своего места, что история моей жизни деформирована, что она не удалась, что бездарная растрата дней может быть исправлена, может еще быть переписана. Но я не знаю – как.

Иногда Ольга вспоминает, что я жив, и тревожится из-за моей апатии. Однажды предложила завести домашних животных. Попугая, блядь, или кота.

– Что я, психопат? – отвечаю. – Не хочу.

Я не люблю животных. Когда смотрю им в глаза, не вижу контакта. Они для меня будто незавершенные люди. Мне не хочется с ними пересекаться. Но мало того, что я не люблю животных, так еще и предложение ее само по себе унизительно. Она демонстрирует, что совершенно не понимает меня и не хочет понять.

– Это ты сейчас говоришь, что не любишь животных, – сказала она. – Когда животное появится, ты его полюбишь, мой толстячок.

И наперекор мне принесла хомяка. Блядь, хомяка. Я чуть с ума не сошел от злости.

Но он быстро умер.

Я глядел на его бессмысленное существование в клетке, на его бег в колесе, и из жалости выпускал на свободу. Хомяк не терял ни минуты и карабкался по занавеске к потолку, ловко суя коготки в кружева на тюлях. На карнизе разворачивался, бросался в воздух, расставив серые лапки, и со стуком бился об пол. На несколько минут терял сознание и бездвижно лежал, истекая кровью из ушек и носика, потом вставал и сразу пытался повторить подъем, неуверенными движениями хватаясь за ткань. Я снимал его и прятал обратно в клетку. Так повторялось дважды, а на третий раз он больше не встал. Не может быть, чтобы он хотел покончить с собой, я это знаю, но в бесплодной моей жизни даже пустячная его смерть обрела значение. Мне казалось, будто ему что-то не понравилось в нас, будто он простодушным умом животного узнал правду о больших существах по ту сторону клетки, увидел всю их незначительность и захотел сбежать от них в какой-то другой мир.

Ольга больше никого завести не предлагала.

Я опустил удочку на землю и встал расходить затекшие ноги. На мелкоте недалеко от моей стоянки копошилась колония лягушек. Их задние лапки были точно ласты, и всеми своими движениями они напоминали пузатых водолазов. Иногда какая-нибудь лягушка вскакивала на другую, чтобы та катала ее на спине по подводному миру. Одна все время лежала на боку и томно чесала белое крапленое брюшко, будто демонстрируя, что в данное мгновение ловит кайф от жизни.

Вдруг вода стала убывать. Осклизлые рыльца лягушек поднимались над поверхностью и изумленно оглядывались по сторонам.

Я услышал тихий шелест, похожий на звук ручья, и глянул с пригорка вниз. Там стоял Толик и разгребал руками склон, отбрасывая песок за спину. Из выкопанного им отверстия текла широкая мутная струя, от которой в подлеске образовалась приличного размера лужа.

Толик увидел мою тень и остановился.

– Озеро сходит, – говорю.

– Конечно, ведь я его выпустил, – сипло сказал Толик. Его слепило солнце, он закрыл глаза рукой и ощерил зубы. Я сместился так, чтобы скрыть его в своей тени, и он опустил руку, сделавшись безучастным и задумчивым. Его брюки намокли до коленей, вместе с песком он тихо ехал по склону вниз.

– Зачем? – спрашиваю. – Сейчас же вся вода вытечет. Озеро погибнет.

– Я объясню! – Толик взбежал ко мне и протянул руку к озеру. Оно почернело и пульсировало по краям оголившейся мокрой травой. – Смотри, как грязно! Какая замученная вода здесь живет! А тут! – показал он на подлесок, стремительно превращавшийся в болото. – До чего красиво! До чего широко и удобно!

Складки вокруг его губ слиплись, сделав губы неестественно короткими и толстыми. Изо рта отвратительно разило клеем.