Павел Заякин - Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

3.

Крестили Лерку на Рождество. За два месяца она выучила наизусть Краткий Катехизис, не пропустила почти ни одной службы, была на всех занятиях и «воскресной школы» и взрослой группы, что вёл я. Сидела мышкой в углу, у батареи, пила чай, листала Библию, шмыгала носом, утираясь ладошкой. Я пытался сначала наладить ее со своих занятий, мол, скучно будет и не понятно, то ли дело с детьми, но она как-то глянула на меня жалобно, что я осёкся, вспомнив ее мамашу, «Таньиванну», махнул рукой. И еще в начале декабря, когда осенние шахтинские ветра превратились в зимние, и до ДК от домов можно было добираться только короткими перебежками, она подошла ко мне, взяла за пуговицу пиджака и заглянула снизу вверх своими бесцветными, будто застиранными глазками: «Вы сказали, что на Рождество и на Пасху обычно крещение делают в церкви? А я-то некрещёная, можно меня крестить?»

Мама на крещение не пришла, но записку передала, что не против, пусть её Лерку крестят, хуже не будет. Почерк был неровный, буквы запинались, как пьяные, наползали друг на друга и снова разбегались. «Опять пьет?» Лерка куснула губу, дернула тощую косичку, торчащую из-под неизменной спортивной шапочки: «Ага. Да ну её! Разрешила же?»

Кроме Лерки на то Рождество больше крещаемых не было, зато народу собралось, человек пятьдесят, и детей, и взрослых. Лерку мы приодели с «гуманитарки», что тогда активно нам посылали, нашли ей рейтузы, черную юбку и белую блузку, и она вышла к купели вся какая-то незнакомая, похожая на галчонка-переростка, неловкая, напуганная кучей народу. Я ей улыбнулся и подмигнул, потом кивнул незаметно на распятие, и она вдруг успокоилась, тоже улыбнулась мне благодарно, склонила голову над купелью… «Валерия, я крещу тебя во имя Отца… И Сына… И Святого Духа…» Я опустил ей ладонь на голову для благословения, голова была горячей, я даже почувствовал пульс, будто кто-то изнутри ее стучался, рвался наружу, из этой нескладной девочки. И на причастии, когда она опустилась на колени перед алтарём и протянула руки, я вдруг заметил, что ее ногти аккуратно подстрижены. Я опустил в её ладони «лодочкой» освященную хлебную облатку, выдохнул над ухом: «Тело Христово», а она вдруг схватила мою ладонь и прижала к губам. Я освободил руку, коснулся ее волос, снова наклонился к ней: «Это первое твое причастие, Лера. Теперь Он (я кивнул в сторону распятия) всегда будет с тобой. Рядом. Каждое причастие».

…Вечером, когда мы уже ложились спать, в двери квартиры постучали. Жена пошла открывать, а через полминуты завела в зал дрожащую Лерку, без куртки, в старом свитере и всё в тех же пузырящихся коленками джинсах. Её колотило и от холода, и от слез, что лились из глаз непрерывно. Усадили, укрыли одеялом, напоили чаем, потом спросили, что случилось. Случилась мама, пьяная и злая. Она забрала у Лерки юбку и блузку, сказала, что завтра всё это сожжёт в печке, отхлестала ее за то, что «шляется где попало, вместо того, чтобы матери помогать», Лерка вырвалась кое-как и убежала. А куда идти?

Мы постелили ей на диване, а утром, двадцать пятого декабря, я пошел в бараки, где жила ее мать. Открыл мне какой-то мужик в рваной майке, дохнул самогонно: «Чо надо?», я отодвинул его, зашел в дом. В полутёмно грязной кухне пахло кислятиной и тем же перегоревшим самогоном. Всё, к чему не коснешься, казалось липким. «Ты хто?» – опять выдохнул, уже удивленно, мужик в майке за моей спиной. «Татьяна дома? Привет ей от дочки». Шевельнулась занавеска в комнату, выглянула опухшая Татьяна в заношенной ночнушке: «Где Лерка?» – «У нас ночевала. А я сейчас собираюсь посетить поселковое отделение милиции» «Это еще зачем?» – тупила Леркина мать. Мужик агрессивно рыкнул и шагнул ко мне, но она сморщилась, махнула ему рукой: «Ну-ка, Вася, сядь. Поищи лучше выпить, башка трещит» И опять ко мне: «Зачем к ментам?» – «А затем, Татьяна Ивановна, что хочу я вас наказать. Чтобы не было у вас повода дочь вашу бить ни за что, ни про что. А свидетелями у меня будет человек тридцать прихожан, если надо. Надо?» – «Э, ну, ты чего, слышь, отец святой? Сядь, сядь, давай поговорим. Не надо к ментам, не буду я её трогать, нужна она мне? Скажи только ей, пусть матери хоть немного помогает по дому, посуду там, огород, куриц накормить» «Я за куриц не знаю», – сказал я вставая из-за липкого стола, куда меня чуть не силком посадил мужик, – «а вот лишить вас прав на дочь, если что, попробую с удовольствием. Или посадить, за рукоприкладство» – я глянул на мужика, звенящего бутылками. – «Мы же поняли друг друга?» И вышел, с удовольствием втянув в себя чистый холодный воздух во дворе.