Александр Вендеров - Возвращение

– Да всё нормально… – Максим ушёл от прямого ответа.

Сели на крыльце, закурили. Поговорили ещё о жизни. Кто как жил, что делал, чего достиг. Максим рассказал, что сейчас не работает, только калымит. Работал два года в охотхозяйстве. Сначала на двух тракторах – на бульдозере и на «Беларусе». Но бульдозер сломался, а на «Беларус» посадили другого человека. Максима перевели кормить промысловых животных – лосей и кабанов. Потом его оттуда сократили. Работал он и на питомнике – начальник подставил так, чтобы уволить, а кого-то из своих взять. Устроился экскаваторщиком в Подмосковье, на строительство коттеджного посёлка. Через три недели сказали, что прямо сейчас экскаваторщики не нужны, что мы, мол, позвоним. Да так и не позвонили.

Алеся не то чтобы промолчала – она выразила сочувствие, однако не поверила, что хорошего специалиста, который умеет ездить на всевозможной технике, будут раз за разом увольнять. Не любит она спорить, а уж если ввязывается в спор, то, значит, дело касается благополучия или её, или самых близких, не иначе. Но как хорошо она знает зависимых людей! Они всегда возлагают ответственность за происходящие с ними неприятности на других людей, на стечение обстоятельств, на судьбу, на Бога – на кого и на что угодно, только не на себя. Да и обещать могут вполне искренне и даже в это верить. Вот Максим говорит: «Завяжу пить»! Не завяжет, к сожалению, даже если сам захочет.

Разговор стал принуждённым. Всё важное обсудили, и каждый пришёл к выводу, что очень разная у них жизнь. Максим сказал, что пойдёт на калым к тёте Маше Соловьёвой и ушёл, а Алеся оделась потеплее, чтобы обойти деревню. Над лесом в северо-западной стороне виднелась тёмная туча – должно быть, снеговая. Ветер усилился, а термометр показывал только четыре градуса по Цельсию. И это после вчерашних плюс тринадцати! Резко завернуло похолодание.

В Сулидах сто дворов. Из них зимуют от силы в половине. Есть и дачи. Люди приезжают большей частью из Смоленска и из Орши, но есть дачники и из Витебска, и из Минска, и из Москвы. Теперь, верно, не приедут те, кто живёт в Беларуси: восемнадцатого марта Россия перекрыла границу. Как правило, дачи – это родительские дома тех, кто родился здесь и вырос, а сейчас приезжает на лето или в отпуск. А есть и совсем брошенные дома. Жили когда-то в такой хате старики, после умерли. А наследники не смогли между собой договориться, продавать ли жильё, а если продавать, то за сколько и кому какая доля достанется. Или вот хата бабы Оли Зверевой. Хозяйка прожила больше девяноста лет и умерла в 2004 году. На следующий год дочери продали дом каким-то иностранцам, те прописались и с тех пор сюда не приезжали. Стоит домик и без окон, и без дверей, правда, внутри, как скоро узнает Алеся, много дров осталось. А сейчас Алеся, проходя мимо дома бабушки Оли, вспомнила, как хозяйка сидела здесь на завалинке с подругами. Те были моложе бабы Оли лет на пятнадцать – двадцать, но баба Валя и баба Саша умерли, об этом бабушка говорила. А баба Катя… Ей, должно быть, под девяносто. Жива ли она? Надо у Егора спросить. Или у кого ещё, если кто-то из односельчан встретится.

Холодно, неуютно на улице. Людей на дороге совсем нет. В детстве Алеся обязательно увидела бы, как кто-то идёт по улице даже при такой погоде. Да и вчера обратила внимание, что мимо прошли только три или четыре человека. Это за весь тёплый субботний вечер, притом во время школьных каникул. Значит, правда, что деревня вымирает. И людей, что уезжают, можно понять. Перспектив тут немного: скорее всего, тем, кто останется, предстоят годы тяжёлой работы за копейки, а после грошовая пенсия. Да Алеся и сама уехала! А вот интересно, если бы в деревне были возможности для самореализации, осталась бы она здесь жить? Алеся вспомнила деревню во Франции, в Нормандии, где побывала пятнадцать лет назад. Эх, если бы родные Сулиды были такими в смысле качества жизни и развития человека как специалиста в своей профессии, то можно и остаться.

Алеся шла по главной улице на юг, к выезду из деревни в сторону райцентра Красного. Одна из крайних хат – дом Ватутиных. Алеся помнила этих стариков. Дед Миша ездил на тракторе-погрузчике, баба Нина работала дояркой в совхозе. В совхозе почти все тут в советское время работали. За Сулидами, как ехать в соседнюю деревню Рамешки, до сих пор стоит полуразрушенная ферма. Там был скотный двор, где выращивали молодняк крупного рогатого скота. Когда тёлок осеменяли, их отправляли на молочную ферму в Новосёлки. Сюда же из Новосёлок завозили маленьких тёлочек, когда их отнимали от матери. Большая и новая была ферма. На самом крупном её здании – кормоцехе – белым кирпичом по красному было выложено число 1985. Стало быть, построили кормоцех в этом году. А через десять лет скотный двор закрылся. И тут же его стали растаскивать. А почему так? Алеся подумала и решила, что от бедности. Не пойдёт человек, у которого всё есть для хорошей, достойной жизни, воровать шифер, кирпичи или стекловату с крыши.