Олег Иралин - Цена хлеба. Защитникам Родины посвящается

За спиной едва слышно скрипнули ворота, и во двор вошёл запыхавшийся Али. Он не сразу разглядел труп отца и открыл было рот, чтобы спросить о нём, но взгляд его выхватил странное напряжение обращённых к нему лиц, скользнул по сцепившимся в объятиях молодой женщине и мальчику, по двум телам четы Алябьевых и упал на третье, лежавшее рядом. Али сразу узнал этот истасканный коричневый пиджак и отброшенную в сторону шляпу. В груди защемило и громко застучало в висках. Страшная догадка потрясла его. Он гнал её, гнал прочь, пока, растолкав вооружённых мужчин, не остановился перед неподвижно лежащим отцом. В слабой надежде сын припал головой к его окровавленной груди, но биения сердца не услышал.

– Он мёртв. – произнёс стоявший ближе всех Увайс.

Али поднялся с колен, оглядел каждого и только спросил:

– Кто?

– Я! – стараясь не отводить глаз, заявил Цагараев, прекрасно осознавая, что оправдываться теперь бесполезно.

Азимов ожёг убийцу взглядом, но больше ничего не сказал. Он взвалил на себя тело отца и пошёл, пошатываясь из стороны в сторону. «Убью его, при первой же возможности убью! – думал Салман, глядя на беззащитную спину Али – И ждать не буду, когда он мстить вознамерится!»

Али ушёл, но Цагараев всё смотрел на открытые ворота, пока не услышал обращённый к нему вопрос Бициева:

– С Светкой что делать будем? Мне вот и не досталось от них ничего. Может, отдадите?

Взоры всех обратились к ещё живым русским. И мать, и её сын, уже не в силах кричать и плакать, молча сидели на земле, глядя на вершителей их собственных судеб. Салман некоторое время рассматривал их, затем спросил:

– Кто её сейчас хочет?

Захлестнувшее было всех желание с последним событием как-то поубавилось, и стремящихся воспользоваться беззащитностью женщины сейчас уже не было. Цагараев оглядел своих поникших людей и, уже обращаясь непосредственно к Бициеву, объявил непререкаемым тоном:

– Ты, Увайс, бабу себе забирай. Попользуешься пока, но не больше месяца! Потом продашь, а вырученные деньги я уже поделю.

Такой расклад устроил всех и чеченцы, довольно гомоня, снова обступили русских.

– Отпусти его, – как можно мягче сказал Бициев, оттаскивая мальчика от своего приобретения – ему же лучше будет!

На лице матери в одно мгновение отразилась целая гамма чувств. Сказать, что она была подавлена – значит не сказать ничего. Она не питала иллюзий относительно своего будущего и уже смирилась с ним, но судьба сына ей не была безразлична. В её сознании возникла мысль, что может быть, ему-то удастся избежать смерти или даже рабства. Что, останься сын здесь один после ухода всех этих нелюдей, то он каким-либо образом выберется из этого ада, а там уже мир не без добрых людей… Она разжала объятия и сама оторвала вцепившиеся в неё руки сына, чем сразу не преминул воспользоваться Увайс. Рывком он отбросил женщину в сторону и поволок её к выходу на улицу, в то время как Салман удерживал молча рвавшегося к ней ребёнка.

– Щенок кому-нибудь нужен? – спросил он, так и не дождавшись, когда Бициев с вновь приобретённой рабыней пересечёт двор.

Не получив положительного ответа, он развернул мальчика к стене дома, достал пистолет и выстрелил ему в затылок. Струя крови вырвалась вместе с пулей через лоб, но рукав всё же забрызгало. Впрочем, его одежда и так была густо помечена темнеющими пятнами, и Цагараев вовсе не расстроился. «Хорошо, что в старое переоделся! – подумал он, отходя прочь – Вот только с Магомедом нехорошо получилось… Но что поделаешь: сам виноват – нашёл за кого заступаться!»

Они ушли, оставив после себя трупы, а ещё через двадцать минут открылась дверь одного из добротных домов, расположенных ближе к окраине села, и перед угрюмым взором хозяина предстал его младший сын.

У Усмана их было трое. Старший – до сих пор так и не женившийся Ибрагим, с пересекающим скулу белым шрамом от удара ножом, который ещё в юности получил во время драки в соседнем селе. Немногословный и на первый взгляд во всём покладистый, он тяготился однообразием, характер имел упёртый и долго на одном месте не засиживался. Ибрагим только две недели назад вернулся из Ставрополья, где с бригадой земляков шабашил с полгода. Внешне он походил на отца – такой же светло русый и сероглазый, чего нельзя было сказать о двух других – пошедших в покойную ныне мать. Оба черноволосые и смуглые, они, тем не менее, всё же разительно отличались друг от друга. Иса удивительным образом сочетал в себе импульсивность и рассудительность. В свои тридцать два он имел семью и растил дочь – самую младшую из Сулеймановых – Асет. Получив педагогическое образование, он до недавних пор работал по специальности в городе, и даже устроился преподавать в институт, но с его развалом был вынужден перебраться с семьёй в отцовский дом, и вот уже с год таксовал на своей старенькой «четвёрке». Младший – Апти, четыре года назад окончил школу, но так и остался в селе. Он легко увлекался и также легко к этому увлечению остывал. Апти быстро освоил трактор, но проработал на нём недолго – работа в поле быстро наскучила. Занялся было со школьными товарищами коммерцией, но вскоре забросил и её: прогорел или не сошёлся с партнёрами – Усман точно не знал. Пробуя себя то там, то здесь, младший нигде долго не задерживался, и вот теперь полтора месяца сидел без определённого дела, подолгу пропадая у своих новых друзей.