Надежда Нелидова - Груз 200

Уезжая, он шутил, подтрунивал по поводу повешенных носов. В последнюю минуту синие глаза посерьёзнели, улыбка исчезла из- под пшеничных усов. Твёрдо, точно кого-то убеждал, сказал:

– Я обязательно вернусь. Обязательно.

Росистым августовским утром Валентина Филипповна вышла из дому. Зрели в парниках огурцы, наливались бордовым соком помидоры. Земля по-матерински хлопотливо торопилась вскормить всё жадно и молодо произрастающее на ней.

На изгороди по всему периметру огорода, будто старухи, закутанные в пыльные серые шали, почти на каждом столбике сидели нахохленные крупные вороны. Никогда она их не видела столько. Обычно шумливые, они загадочно молчали и поглядывали на неё блестящими бусинками глаз. «Кыш, кыш, проклятые!» Домой вернулась, задохнувшись, держась за сердце. Объяснила невестке Кате:

– Ворон гоняла. Да что это за напасть, откуда столько?!

Было 5 августа 1984 года. В это время на далёкой чужой и жаркой земле погиб её сын.

И был самый чёрный в их жизни день. Прибыл «груз 200», гроб с тщательно замазанным окошком. Женские воспалённые губы зацеловывали холодный металл, и он туманился от их дыхания. Из войсковой части прибыли солдаты и офицеры с оркестром. Тело Леонида Шиляева тихо вынесли из родного дома, где он ночевал сегодня в последний раз. Тихо донесли до клуба, чтобы с ним простились односельчане. Тихо подняли в кузов с опущенными бортами на свежие пихтовые лапы, обрамлённые пенно- белыми венками.

Нежарко светило ласковое августовское солнышко. Кладбищенские берёзки усиленно шевелили тоненькими, начинающими желтеть пластинками листьев. Стеклянные паутинки летели и зацеплялись за обнажённые головы неподвижно стоящих людей. Прозвучали оглушительные выстрелы, спугнув кладбищенских галок. Вот и всё.

Сын погибшего капитана Леонида Шиляева, тридцатидвухлетний майор Виктор Шиляев несёт сегодня службу в рядах Российской Армии.

И снится ей сон. Будто среди ночи раздается звонок в дверь. П Пдходит она торжественная, готовая к чему-то, одетая в новый белый плащ. Открывает – стоит Антон с другом: высокие, красивые, оба с рюкзаками. Жадно, жадно тянет она руки обнять сына, а порог перешагнуть не может – и медленно сползает по стене на пол. И слышит над собой голоса. Друг спрашивает: «Антон, чего это твоя фотография на столе в черной рамке?» Сын молчит. «А с мамой твоей что такое?» И снова сын молчит. А потом говорит: «А с мамой сейчас всегда так будет». Проснулась, бросилась к двери – никого.

Он в садике уже характерный, своевольный был. Скажет: моя правда, значит так тому и быть. Учительница в школе говорила: «Вы на оценки не смотрите, Антон у вас человеком будет. Такой честный, справедливый, по-хорошему упрямый». С одиннадцати лет нашел себя в спорте: самбо, карате, дзюдо. В 14 лет в справке прибавил себе два года и записался в парашютную школу.

Об армии Антон мечтал, непременно чтобы в десантные войска. Зрение было слабоватое, так он выучил таблицу, даже ижевская комиссия ничего не заподозрила. На провожанках в гостеприимной квартире Ушаковых собралось 60 человек. В основном его друзья – спортсмены: коротко стриженные, широкоплечие, ростом под потолок. Не курили, водки ни капли – только сок, компот, чай. Когда его в вагон хотели внести на руках, кто-то крикнул: «Вы что?! Только чтобы сам: своими ногами войдет – своими ногами выйдет».

Служил в Литве, в Нагорном Карабахе. Демобилизовался, вернулся домой – работы нет, в охране платят копейки. А тогда уже про Чечню заговорили. «Мама, я без армии не могу. Столько безусых мальчишек гибнет, а я отсиживаться буду?!» Всю ночь тогда на кухне просидели, проговорили. «Сыночек, может, я такая плохая мать, удержать тебя не могу, что-то не то делаю, ты скажи…» Он вот так руки через стол протянул, закрыл своими крупными ладонями ее руки: «Никогда так не говори, ты у меня самая лучшая». Все же ей удалось его уговорить: заключил контракт, направили в Казахстан. Так, по крайней мере, он сказал. А письма шли почему-то с обратным адресом: «Москва-400».

Как-то разговорилась на улице с женщиной. «Клавдия Яковлевна, от моего-то сынка из Чечни письмо пришло. Адрес странный…». Только и смогла выкрикнуть: «Адрес, адрес какой?!» – «Москва-400…» Не помнит, как добрела домой. Села, написала письмо на четырех или пяти листах – будто не чернилами писала, а собственной кровью.