Евгений Кузнецов - Жизнь, Живи!

Что изменяю самому себе.

А страшусь… Вступая в топотный-то быт как в нечистоту…

Шторы моих окон на втором этаже никогда, для пространства, не занавешиваются. (Разве по требованию женщины.)

Галка на голой ветке – с точечным глазом на меня. И – с палочкой тонкой в клюве… Где-то тут, под крышей – над моим окном! – вьёт гнездо?..

Жизнь это оптимизм. А оптимизм это экстаз и заблуждение. А экстаз и есть жизнь.

–– Я есть отдавание!

–– "Всё отдашь".

Всякое другие течение здоровой мысли – неправдиво.

Цель жизни – жизнь, как цель любви – любовь, а цель творчества – творчество.

…Умывался: лицо – восторженное!.. И – настороженное!..

Будто стук в дверь – уже был…

–– Жизнь, да, страдание!

–– "От горя или от счастья".

После этих слов… не может быть никаких других.

"Ангел" означает "вестник".

А ведь недавно-то вечером…

–– Это ангел повернул меня за плечи.

–– "Здесь. Киваешь".

Писал-писал… книгу за книгой… и даже не знал, что со мною будет дальше.

Всё равно всё отдашь.

–– Мне меньше не надо, только Истину.

–– "Здесь. Это мне меньше не надо".

–– От себя… от меня…

–– "От тебя".

Четвёртая глава

Вся жизнь сплошь – отдавание и испытание и испытывание себя и друг друга на отдавание.

–– Войти в мысль…

Тем голодным и бессонным вечером, я, вероятно, вошёл.

Так что же я увидел-то.

Прежде всего – а прежде всего, как и в начале любого открытия, мимолетно сам себе, я – мне, признался: я давно открыл, но… боялся открыть!..

А лет, посчитать, двадцать тому назад, ещё, так сказать, юношей, я встал на порог этой думы, этой печали.

Я, студент, скатался в летние каникулы, как водится, на юг, на море. Там с приятелем, однокашником, мы, "дикари", жили, то есть – ночевали, в частном доме, вернее, в саду, в двухэтажном чистеньком строении тонкостенном – полном комнаток для нашего приезжего брата… Так весь тот сад, вся та усадьба – устлана была дорожками каменными! От каждой дверей до каждой двери и до калитки.

Заворожила меня… аккуратность основательная эта!..

Для меня – ощутилась как бы родной.

И в деревне нашей "нечернозёмной" – где такие-то живописные лужи после каждого дождя у самого крыльца и по всему двору – загорелся я внедрить ту прочную аккуратность.

Весь остаток каникул собирал по округе, где ни увижу, плоские камни – лишь бы поднять в тележку; и плитами ровными, одна к одной, подсыпая их песком, выложил-таки узкие дорожки: от крыльца до калитки, от крыльца до колодца и аж до бани!

Нетерпение рутины!.. Шорты, ботинки, голицы, шляпа…

Устроение пространства!..

Если можно – значит, нужно. Нельзя же вытерпеть в себе идею!

Сам мечтаю, как всегда, о приложении себя в самом важном – а руки мои, что те книжные герои, живут самостоятельно. (Вообще: телесный труд – освобождение для мысли.)

К осени, только бы мне уезжать на занятия, мама сказала мне:

–– Ты за всё лето пальцем о палец не ударил!

Невероятность этой новости… да что – невероятность бодрствования как такового… заколдовала, помню, меня на месте!..

Чудесность реальности.

Рухнула тут в миг в единый вся моя летняя отрада: ползаю, в поту, на коленях, ворочаю, в пыли, камни под солнцем и мухами… а родители, мама и папа, а сёстры, младшая и старшая (та тогда уж с ребёнком на руках), ходят-бродят по двору, по огороду… перешагивают через меня… и будто дорожки те невиданные… вершатся… в соседнем каком-нибудь дворе…

Такова-то была замеченная мною действительность.

Как там: "Я – "Земля!", я – "Земля!".

–– А я – "Небо"!

В следующее, второе, мгновение… я – почему-то содрогнувшись – увидел обеих сестёр… стоят тут же в сторонке и молча, сосредоточенно и пристально, смотрят на меня…

А в следующее, третье, мгновение… я уехал на занятия.

На автобусе.

Реальность же, которой не было, была такая.

Родители и сёстры участливо расспрашивают меня о моём начинании, тревожатся о моих мозолях и царапинах, подносят мне напиться, сетуют, что я не за книгой или хоть не с грибной корзиной…

–– Сын ты, брат ты наш неуёмный! Во всех-то окрестностях, да что, по всей нашей пространной области не бывало этакой долговечной и прилежной облагороженности!

Как никогда, то есть, ощутил, сколь мамина нежность загадочна…

…Тёмного ночного детского пространства тишина… одиночество моё космическое под тёплым одеялом… присутствие её, по теплу и дыханию, рядом… мой гневный призыв помочиться… прыжок её босой тут же на пол за горшком…