Ирина Ребони - День Правды

– Кать, а тебе не кажется, что мы здесь лишние?

– Нет, не кажется, – дожевывая бифштекс, ответила я. – Нам же дали тарелки и вилки, так что не знаю, как ты, а я при деле.

– Я уже всё съел, – признался Вадим.

– Попроси добавки. В твоем возрасте необходимо усиленное питание.

– А чем тебе не нравится мой возраст? – деланно обиделся мой юный собеседник.

– Очень даже нравится, уже не помню, когда такой была.

– Да иди ты…

Эдик, наконец, отреагировал на наши переговоры:

– Чем это вы занимаетесь за моей спиной?

Я, следуя выбранной тактике, промолчала, ответил Вадим:

– Взрослые дяденьки и тетеньки оставили бедных детишек без внимания, так что мы сами развлекаемся, как умеем.

Эдик сначала поблагодарил Вадима за дельное замечание, потом повернулся ко мне:

– Катя, извините за деловые разговоры во время праздничного обеда, но я человек подневольный, – разумеется, он таковым не только не был, но и не выглядел, – у меня тут непосредственный шеф, да еще и самый главный начальник. Думаю, вам такая ситуация понятна.

Он внимательно смотрел мне в глаза, и я, не отводя взгляда, ответила:

– Мне, пожалуй, полегче. У меня меньше начальников.

Эдик рассмеялся:

– Один-ноль в вашу пользу.

Тамара не могла стерпеть даже моего минимального преимущества в счете и с усмешкой сказала:

– Вижу, вы полностью обновили свой гардероб. Поздравляю!

Краска бросилась мне в лицо, захотелось нарушить все табу и послать ее как можно дальше, но, помня наставления Антонины Петровны, я через силу улыбнулась:

– Спасибо, что заметили. Наверное, вы очень наблюдательны.

– Здесь особой наблюдательности не потребовалось, – ехидно заметила она.

Виктор до сих пор игнорировал нашу дуэль, продолжая беседу с Арнольдом, но тут отвлекся:

– Тома, не хами! – резко сказал он.

При этом полоснул ее таким острым и злым взглядом, что мне стало не по себе, а Тамара покрылась красными пятнами.

– Выбирай выражения, – прошипела она.

На мой взгляд, нельзя при всех одергивать жену, да еще в такой грубой форме. Впрочем, она сама напросилась. Чтобы разрядить обстановку, Виктор предложил общий тост за мир, дружбу и сотрудничество, а то на нашей половине стола якобы уже готовы перейти к боевым действиям. Антонина Петровна бросила на меня обеспокоенный взгляд, а я в ответ улыбнулась, мол, всё в порядке. Не хотелось, чтобы моя подопечная, она же защитница, стала всех строить и воспитывать. Под присмотром Виктора все чокнулись, даже мы с Тамарой, после чего междусобойчики возобновились. Вадим, то склоняясь над столом, то откидываясь за спину Эдику, забрасывал меня вопросами, интересуясь, как мне тут живется с тетей Тоней, не стрёмно ли? Не знаю, что он имел в виду, но ответила, что пока меня всё устраивает.

– Может, пересядешь? – обратилась к Вадиму Тамара.

Он был не против, но Арнольд его остановил:

– Сиди, где сидишь!

В общем, та еще семейка. Я не могла дождаться, когда закончится пытка праздничным обедом, хотя еда и напитки были выше всяких похвал.

Кофе подали в гостиную. Воспользовавшись свободой передвижения, я подошла к Антонине Петровне, желая узнать дальнейшие планы. Она стояла с бокалом в руке, раскрасневшаяся и помолодевшая.

– Пока, Катюша, можешь располагать собой, как заблагорассудится, – сказала она. – Поиграй в бильярд, наверняка вскоре этим займутся, а я собираюсь устроить себе тихий час. В семь часов шашлыки на лужайке возле коттеджа.

– Не забудьте принять таблетки, – напомнила я.

Разумеется, играть в бильярд я не собиралась, и не только потому, что не умею, просто уже была сыта общением с этой публикой. Как мне пережить праздничную неделю? Вернувшись в свою комнату, я села у окна и открыла книгу, но мне было трудно сосредоточиться на чтении. Передо мной стояли насмешливые глаза Эдика, веселая физиономия Вадима и хмурые лица Виктора и Тамары. Для всех я была нежелательным чужаком, но и они мне не нравились – злобные снобы. Впрочем, для Вадима можно сделать исключение, хотя его поведение, возможно, было вызвано не симпатией ко мне, а желанием позлить родственников и обратить внимание на себя. В его возрасте это вполне понятно и извинительно.

Окно выходило в парк, и я уставилась на подъездную аллею, но уже смеркалось, и тонкое кружево новорожденных листочков было почти незаметно. Мне стало грустно. Этот дом и прежде не казался мне родным, но с тех пор, как сюда нагрянула куча чужих и недоброжелательных людей, превратился в тюрьму. Мне захотелось сбежать. Но куда – в Прасковьин дом, в Заполье? Ни один вариант мне не нравился, да и уехать куда бы то ни было все равно не смогу – на мне висит долг за наряды и ответственность за судьбу Паши Соколова.