Лусине Гзирян - У нас на хуторе

Зимой здесь ставили живую елку, потому что эта комната была самой холодной. В этой комнате долгое время висела картинка на картоне, изображающая улыбающуюся блондинку в шляпе с букетом цветов.

Девушка была красивая, светлая, шляпка желтая, и цветы желтые, отчего картина всегда казалась залитой солнечным светом. Мне нравилось смотреть на эту девушку, когда меня ставили в угол в этой комнате. Казалось, она меня понимает и подбадривает своей улыбкой.

Позже я узнала, что эта картина была одной из дефицитных придумок 90-х. Брали верхнюю крышку коробки конфет с красивым изображением, вырезали и вставляли в нижнюю картонку. Получалась картина в раме. Как же я разочаровалась, когда узнала это! Подумать только, сколько раз меня воодушевляла эта милая блондинка, а оказалось, это не даже настоящая картина, а штампованное изображение с коробки конфет!

Из этой проходной комнаты шли низенькая дверь в чуланчик, где хранилась мука и бакалея, и большая скрипучая дверь – в спальню дяди Коли и тети Тагуи.

Детям категорически запрещалось туда заходить – тетя наводила там священный порядок и хотела, чтоб он хранился вечно. Но вот беда – у них была самая прыгучая и широкая кровать во всем доме. Дело было в том, что их матрас был качественным, немецким, не то, что самодельные шерстяные, которые лежали плотным плоским куском. И как ни старалась тетя, а избежать орды детей, радостно скачущих на кровати, было невозможно.

Но еще больше тетя злилась, когда мы начинали строить хижины и баррикады в малой гостиной. Мы сооружали сложные конструкции из стульев, одеял и подушек, но вместо похвалы всегда получали нагоняй.

– Вот будут у вас собственные дома – говорила тетя Тагуи торжественным тоном, – я приду без приглашения, в грязных калошах, наслежу, свалю в кучу все ваши подушки, растопчу и уйду.

Но мы ее угрозы всерьез не воспринимали. Собственный дом, это же когда будет? Через тысячу миллионов лет! В детстве настоящее время кажется вечным и незыблемым.

А теперь про чердак. Лестница на чердак скрывалась за малозаметной дверью в коридоре и шла вверх так круто, что я при каждом подъеме крепко цеплялась за шаткие перила.

На чердаке было целых три помещения – огромная необустроенная мансарда с колонной дымохода посередине и две маленькие комнаты, вполне пригодные для жизни: одна с синей дверью, одна с зеленой.

Комната с синей дверью принадлежала тете Карине, а после ее замужества все чаще использовалась для сушки луковиц, пахучей зелени и связок сухофруктов, хотя там по-прежнему оставались две кровати и небольшой буфет.

В чемоданы под кроватями тати укладывала старую одежду, которую при необходимости можно было пустить на тряпки. В буфете стояли баночки с семенами, мешочки с фасолью, сушеными дольками яблок и груш, а еще тати часто прятала там конфеты, жевательный мармелад, или пачку новых карандашей, чтобы порадовать меня, когда я поднималась с ней. Поднималась я почти всегда, и честно говоря, мне всегда доставалось всего больше, чем другим детям.

Не потому что я была любимицей, а потому что я была неотделима от хутора, как разумеющаяся его часть. Один раз тати, чтобы успокоить плачущую Анжелику, отвела ее наверх и, не найдя ничего сладкого, подарила ей лист с наклейками-ангелами. Как я ей завидовала, я, эгоистичная злючка, несмотря на то, как много я получала всего того, о чем мои братья и сестры и не знали.

Комната с зеленой дверью была моей самой любимой комнатой в доме. Прямо у двери висело уютное бра, единственный источник света, зато превращавший комнату в кадр из фильма «Маленькие женщины».

У стены стояла высокая кровать с высоким же матрасом, а на стене у изголовья висели постеры – «Дикий ангел» и «Дикая роза», а так же календарь 1994 года с девушкой со снежными ресницами.

Напротив кровати была простая деревянная вешалка с соломенной шляпкой на лентах, старыми пальто и шарфами, подальше, у окна – грубый самодельный стол с таким же стулом.

На одной стене висело зеркало в красивой раме, которое отражало все, как будто под колышущейся водой. Еще висели картины – барельеф с какой-то конской упряжкой и портрет неузнаваемой тети Гаяне с детьми.

Единственное окно смотрело в огород, и дальше, в поля и горстку деревьев, где, как потом мы узнали, когда-то располагалось семейное кладбище семьи Цильке. Но в детстве я этого не знала. Эта чердачная комната была отличным прибежищем для моей романтической души и живого воображения.