Андрей Синельников - Пора меж волка и собаки

В дальней светелке, так любимой Великой княгиней Еленой, еще с тех давних лет, когда она впервые попала в этот терем, сидела регентша Царства Московского, как принято стало теперь называть эти земли. Что-то неспокойно было на сердце у всесильной хозяйки суровой Руси. Вроде и ела она сегодня в полкуса и пила в полглотка, а какая-то тяжесть в низу живота отдавала прямо в душу. Накатили воспоминания о себе, о детстве, о таких далеких годах безмятежной юности. Однако она нашла в себе силы позвать слугу.

– Анисим, ты пожалуй за лекарем пошли, да еще пусть бабку Ульку – ворожейку кликнут. Да пошевеливайтесь, муторно что-то!

– Вмиг обернемся, хозяйка, – служка повернулся и пропал, как и не было. Елена присела к узкому окошку с разноцветными стеклышками, вставленными в раму. Задумалась. Еще бабка рассказывала ей про то, как предок их Мамай задумал встать во главе Орды. Да не так, как стоял долгие годы, будучи, по сути, той шеей, на которой вертелись ханские головы, коих он за свой век, главного советника и темника Золотой Орды, поменял предостаточно. Захотел предок ее Мамай стать во главе Орды ханом. Бес видать попутал на старости лет. Недаром в народе говорят: «Седина в бороду – бес в ребро». Он тогда, как рассказывала ей бабка, удушил своим шелковым поясом чингизова отпрыска Маманта – Салтана, прозванного среди своих нукеров Магометом Беляком, и уселся на ханский трон. Но бес тот был злобен и силен, и надул в уши хану Мамаю глупую мысль пойти набегом на Залескую Русь.

Елена приоткрыла оконце, что-то душно стало ей в светлице. Вот здесь на Москве, на Кулишках и разнесли вдрызг того Мамая дружины городских ополчений под водительством Залеских князей. Мамай сложил свою буйну голову в южном городе Кафа, оплоте братьев храмовников на берегах Русского и Сурожского морей. Говорят, его прирезал ассасин, посланный жрицами Артемиды, за то, что не чтил темник старых законов и потерял уважение к женщине и почтение к матери. «По делам», – непроизвольно подумала княгиня. И вспомнила рассказ дальше. Сын его Мансур-Кията бежал тогда из Орды к Витовту на Литву. Витовт в те времена считал себя оплотом старых медвежьих родов. Веру чтил старую. На Ромовах зничи жег, на старых капищах жертвы приносил человеческие. В башне Кривое-Кривейто, что на Гедеминовой горке над Вильно возвышалась, старых волхвов берег. Суд вершил по Правде. Вот к нему и подался мамаев сын. И не оплошал. Витовт принял его тогда радушно, взял на службу и его, и его людей, и дружину. На прокорм отписал им удел Глинск и городок Полтаву. Два сына того Мансура – Скидар и Лекса в тех краях хранили земли нового покровителя от набегов ватаг с Золотой Орды и с других недружеских сторон. Потом Лекса, прозванный Александром, оженил сына своего Ваньку на Насте, дочери Данилы Острожского – приора Богемского. На свадьбе гуляло почитай все братство Рати Господней – воинов госпитальеров. Вот от их корня и вела свою веточку Елена Васильевна Глинская, прозываемая так по уделу своего отца, еще Витовтом их предкам пожалованного.

Елена опять почувствовала, как что-то больно повернулось в низу живота и резко ударило в бок, как ножом полоснув по живому.

– Не спешат лекаря-то! – подумала она, – Как бы не опоздали. Твари ленивые, – она опять провалилась в полузабытье, полудрему.

Ей тогда еще и шестнадцати не стукнуло. Бутон ее красоты только набух, но еще не распустился, когда ее вечно пронырливый дядюшка Михай через братца своего двоюродного Альбрехта Гогенцоллерна фон Брандернбург-Ансбаха, последнего великого магистра Тевтонского Ордена, курфюрста Бранденбурга и Пруссии, сосватал ее Великому князю Московскому Василию.

Была Елена тогда изумительно хороша. Умна, весела нравом и прекрасно образованна. Несмотря на свою юность, она щебетала по-немецки и по-польски, писала по-латыни. К тому же была она знатного рода, потому, как и по матери вела род свой от Петровича, бывшего в ту пору венгерским магнатом в Трансильвании, и игравшего первые роли при короле Яноше Заполяи. Василий Иванович потерял голову из-за всего этого.

Она и сейчас со смехом вспоминала, как уже пожилой, великий князь Василий Иванович сбрил бороду и переменил свою татарскую походную одежку на придворный кунтуш и, подобно молодому франту, переобулся в красные сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носками. Но тогда она влетела в этот терем в окружении своих родственников, друзей, подруг, прихлебаев и приживалок. Веселых, молодых, совсем непохожих на степенных, молчаливых, скучных бояр, окружавших ее мужа недавно – старых, бородатых, одетых в длиннополые ферязи.