Райнхард фон Лоэнграмм - Лизол и розы. Крымская сага

– Когда замолчит, отпустите, но не раньше, а то он ещё кусаться будет, – и с каким-то нылым прононсом, прости Господи, обернулась к моему противнику. – А нечего было злить мне барсика, болтун!

Мужик дёрнулся как ошпаренный, паскудным взглядом оценил её формы под ситцевым сарафанчиком, и процедил, уходя:

– Нарожают зверёнышей, слова им не скажи. Я бы у себя в станице спесь бы резко сбил с таких борзых…

Я заматерился в голос, что-то поясняя насчёт того где я видел все их поганые станицы, что если уроды профакали всё в 18 году, так нефиг сейчас пальцы гнуть и не будь я потомок Гриши Кочкина, сейчас он мне за весь донской позор один отвечать будет… вырвался, к ужасу матери… и подножкой меня было уже не остановить, обученный… Однако инцидент не продолжился, потому что моя цель ускорилась слишком активно и вскоре сгинула за соседним вагоном, а мне путь преградил уже мой проводник:

– Хрен с ним, сгнивший. Брось его.

Мой гнев куда-то резко испарился, и я проворчал в ответ:

– Будь по-твоему, – и отошёл к борту насколько это было возможно. Палящее солнце уже совсем меня не радовало и казалось злым, колючим как обрамление забора ИВС. И то хлеб, что хотя бы ветерок не давал согнуться под его натиском, аккуратно освежая мой подросший за лето дома хайер. Я глядел в никуда, якобы вдаль, и ни о чём не думал уже. Поездка так и не смогла меня порадовать, и я ощущал отчего-то что и дальше будет не лучше.

Такие вот мемуары в карантин, я там впервые услышал это слово, в Крыму. Зря я это написал, наверное.

Дальше было очень скучно – с одной стороны, потому что поезд превратился в тихохода-электричку, который останавливался чуть ли не на каждом полустанке между перегонами. В него подсаживались грузные чумаки с мешками в руках и мешками же за спиной. Моего проводника они снабжали за проезд варёной кукурузой, авоськами полными баклажанов и сырыми раками. Вид у них всегда был смурной и унылый, казалось, они могут перезаразить хандрой половину мира. Над металлической крышей вагона круглосуточно рябило марево, она не успевала остынуть за ночь. Кондиционеры? Не, не слышали, ибо в 1984 году совецкому человеку их не полагалось. Газеты стали цениться не как способ убить время за чтением – на него мозг оказался не способным в жаре – а как предмет, позволявший обмахиваться. Окна в вагоне фактически не закрывались, но небо было безоблачным, солнце палило, и высовываться из них уже не спасало. С другой стороны, я был спасён Славиком до самого Симферополя – потому что у него прибавилось хлопот по вагону, а я мог охранять его проводничью обитель весьма успешно. Чем я с радостью и занимался.

Днём мы читали, пили остывший чай, жевали кукурузу, травили байки и орали песни под гитару, которая вдруг обнаружилась у моего проводника…

Я выучил до кучи Визбора, Городницкого и Кукина в итоге. Потому что Славик был уже на 4 курсе педа со всеми вытекающими и выползающими. Причём я уже знал когда поезд остановится – когда Славик едва слышно давал команду подпевать «Абакан-Тайшет». Я старался, мне помогали какие-то подружки Славика, мы устраивали настоящий концерт с прихлопыванием и приплясыванием, в итоге на новом раскалённом перроне на добрый километр был слышен наш звонкий ор про туманы и Тайшет-Абакан, про то что мы едем за туманом, часто мы сразу переходили на «Полярное кольцо», «Хамар-Дабан», потом орали уже про холеру и зелёный поезд что виляет задом…

Или тоже задачка, спеть известные вирши фактически в стиле рок:

Поезд, длинный смешной чудак,

Извиваясь твердит вопрос :

«Что же, что же не так, не так,

Что же не удалось?»

Тогда я не знал слова «троллинг» и просто принимал команду как должное… Сейчас мне поведение Славика более чем понятно. Ведь я видел как еле слышно, но зло шипели, словно закипевшие чайники, эти самые его незаконные пассажиры, стоило ему отвернуться. Славик выходил к ним в одних закатанных до колена холщовых штанах и шлёпанцах, торговался как самый жадный в мире чёрт, рычал что его-де поезд тут не один нынче в неделю едет, не хотите мол – ждите электричку… Почему-то от его услуг всё же ни один жаждущий проехать несколько километров в вагоне не отказывался, только громко и горестно вздыхая, вручал ему ещё один мешок, который нёс в руках или привязывал к поясному ремню… А мы, трое-четверо обычно, высунувшись в коридор, тем временем орали на весь вагон: «Рельсы упрямо режут тайгу…»