Ольга Шорина - Серая тетрадь

И это меня насторожило. Да, он жадный. Трусливый. Нападает с природоохранными претензиями только на беззащитных женщин, как тогда в магазине «Электра плюс».

Сейчас я страшно напугана. У меня страшное подозрение насчёт моего здоровья. Ни с кем не могу посоветоваться. Боюсь всего. Боюсь двигаться. Боюсь дышать. Если раньше хотелось куда-то мчаться, то теперь страшно, вдруг сердце остановится. Не с кем поделиться. Все скажут одно: иди к врачу.

Сегодня с утра Шуткин принёс свою видавшую виды трудовую книжку, аккуратно переплетённую в новую белую обложку. Михаил Викторович никаких записей там не сделал, но убрал её не просто в сейф, а в его внутреннее отделение!

И тогда я после обеда тоже предоставила свою трудовую книжку, и зампред также спрятал её в сейф. Свершилось! Ладно, почти свершилось! Уж не стал бы такой серьёзный пожилой человек, как Шуткин, просто так приносить документ, который, как и справка с кладбища, восстановлению не подлежит!

– Володь, готовь штатное расписание! – велел Михаил Викторович. – У тебя, Алина, скоро будет зарплата. Нам отдают машины для сбора мусора, и вагончики, где рабочие могут переодеться. Сформируем бригады… Будешь у нас теперь «оператором лопаты»!

Ах, вот как! Значит, дворовая девка остаётся в тепле, а меня – в прямом смысле на помойку!

Но я всё равно обрадовалась, решив, что в мусоре меня не закопают.

Во вторник мне почудилось, что у меня отказывает сердце. Просто стало тяжело дышать, и мне показалось, что оно у меня неправильно бьётся. И эти три дня я провела в лютом страхе.

А сегодня вечером просто легла на диван, и просила меня не беспокоить. Мама, естественно, с допросом, и я во всём призналась. Она долго смеялась, и авторитетно заявила, что сердце у меня, в отличие от её, здоровое, ритм правильный.

Вот сейчас я пришла на обед, хотя обычно не обедаю. Мама оставляет мне жёлтый от морковки суп, а я его терпеть не могу.

Увидела в окно, как красный, как напившийся крови молодой клоп, автобус «ЛиАЗ» вернулся из Мальцева. Он же такая редкость!

Сегодня утром, как всегда, пришла на работу, и тупо села на своё место. Михаил Викторович и Владимир Викторович собирались куда-то в рейд. Я всё надеялась, что возьмут меня (а то деньги упущу), но не взяли. Михаил Викторович сказал ну просто по-отцовски:

– Не грусти.

И подмигнул.

У меня уже в лицо вросла эта грустная маска. А с чего мне веселиться?

Надеюсь, что они заработают денег. Только ведь меня в рейд не взяли, могут и не дать. На каком основании? Лепёхиной дадут, как самой главной, Олесе как самой образованной, а мне – ничего.

То, что вчера случилось, в моей любимой газете «Завтра» называется «Социальный взрыв». Полоса такая есть.

А ещё там выходит рубрика «Русский хозяин», о национально ориентированных предпринимателях и директорах предприятий. Я всё мечтала: вот создадим нашу фирму, и я напишу в редакцию письмо, чтоб к нам корреспондента прислали: вот, есть у нас такой великий человек, Сафронов Михаил Викторович!

Но едва он отодвинул дверь спальни, как оттуда

навстречу ему высунулась змеиная голова.

Уэда Акинари,

«Распутство змеи»,

перевод Р.Зея и А.Стругацкого.

Итак, что было позавчера. Очень больно об этом писать, но проще, чем рассказывать.

А вдруг мама найдёт? Слишком страшны стали мои тайны, слишком.

Хорошо, что она не заставляет меня держать дверь открытой, как уже было однажды, чтобы смотреть, что же я делаю.

Пишу донос на саму себя.

В пятницу, в начале третьего дня я пришла с обеда. С тех самых пор, как мы получили эту комнату, к нам зачастил народ, что давало надежду на деньги. С Лепёхой тепло прощался «приятный», как любит говорить моя мама, молодой человек. Высокий, с тёмными волосами.

– Кто это приходил, как его зовут? – оживилась я, раскрыв журнал.

Нет, не потому что он меня заинтересовал. Просто для меня появилась работа!

– Не знаю, – холодно ответила Лепёха. – Он из Райкомприроды. Он вместе с Пришвиным работает.

– Хорошо. Тогда просто запишем, что «сотрудник Райкомприроды»…

– Алин, с тобой Сафронов говорил?

У меня все внутренности сжались. Но в Михаиле Викторовиче я уверена, как в самой себе.

– А о чём он должен был со мною говорить?