Виталий Великоиваненко - Исповедь советского человека. Повесть

Пытаюсь рассказать увиденное. Вглядываюсь в лица коллег и понимаю, что все мои откровения воспринимаются как минимум речевое растормаживание или психомоторное возбуждение. Как профессионал, я их понимаю: на данный момент мы оказались по разные стороны черты, называемой жизнью.

«Вернули душу в тело, только тело немного подпорчено. Вернули душу в тело… Кто?» – мелькнуло в голове.

Пытаюсь мысленно вернуться в космический корабль, чтобы найти ответы на возникшие вопросы, но безрезультатно. Словно чёрный занавес опустился. Как будто кто-то наложил табу…

По прошествии нескольких лет после случившегося со мной в памяти осталось следующее. После выхода из комы обнаружил, что у меня развилась диплопия – двоение в глазах и правосторонний гемипарез. Правая рука не слушалась, плохо держала ложку и проносила её мимо рта; на пятках и затылке – пролежни, несмотря на уход и непродолжительный бессознательный период. По катетеру бежала мутная моча. В мочевом пузыре в месте соприкосновения с мочевым катетером произошёл некроз стенки, а затем образовалось около 50 камней. И вскоре я познакомился с жёстким цистоскопом и попытками удалить камни. Очень хорошо стал понимать женщин, роды и чувства, которые испытывает женщина на гинекологическом кресле. Восстанавливаться начал очень быстро, опровергая прогнозы приглашённых на консультацию профессоров и удивляя коллег. На четвёртые сутки нахождения в реанимации уже начал не только вставать, но и ходить по коридору, а на пятые ходить по лестничным пролётам, увеличивая нагрузки, благо реанимация была на пятом этаже. Улучив момент, когда все коллеги были заняты, зашёл в родную ординаторскую, уселся и стал изучать свою историю болезни. Из неё я узнал, что из гаража попутным транспортом был доставлен без признаков жизни: дыхание и сердцебиение отсутствовали, зрачки широкие, на свет не реагировали. Я имел крайне неблагоприятный вид: тело серо-синего цвета, в каких-то обносках. На заднем сиденье машины начались реанимационные мероприятия: интубация трахеи и искусственная вентиляция лёгких; в результате сердечно-лёгочной реанимации было использовано 50 ампул адреналина, и больничный двор, как потом рассказывали, был забросан пустыми ампулами. Моё тело катили без всякой надежды в реанимацию, вероятно, в основном для жены, тоже врача, чтобы в дальнейшем сказать, что сделали всё, что могли. Из прочитанного я сделал следующий вывод: где бы мы ни работали и что бы мы ни делали, необходимо всегда быть одетым с иголочки, в чистых носках и трусах, и всегда быть, на всякий случай, готовым к смерти. Как труп я себе очень не понравился, что уж говорить о других. Через каких-то восемь дней я из реанимации прибыл домой, что в практике встречается крайне редко. В областную больницу меня не взяли, так как заведующий неврологическим отделением консультировал меня в коме и решительно приговорил в мир иной, а раз я очнулся и стал ходить, то тем более нечего делать в его отделении и занимать койко-место. Практически сразу я был направлен на реабилитацию в неврологический санаторий. В практике такого ещё не было: то ли я так хорошо выздоровел, то ли так плохо отнеслись, как впоследствии шутила жена.

В конце октября я был доставлен братом и женой на реабилитацию в неврологический санаторий с нежным названием «Жемчужина», расположенный в живописном сосновом бору. Уже лежал яркий пушистый белый снег, и санаторий был окутан какой-то природной тайной. Пояснения жены медперсоналу в санатории, а это были привлекательные молодые сестрички, что я плохо вижу и в очках, и без; не могу практически ничего делать правой рукой – ни есть, ни застегнуться, не расстегнуться, не вызвали никакой реакции: мне предложили расписаться в каких-то документах. Я с большим трудом поставил каракули, непонятные даже мне. Ходил я легко и уверенно, а вот делать правой рукой ничего толком не мог, да и в глазах двоилось. Медсёстры выразительно взглянули на жену: то ли хотели успокоить, что, мол, здесь все такие и чтобы она не волновалась, то ли хотели сказать, ну и какого чёрта ты его сюда привезла. Как впоследствии вспоминала жена, она чувствовала себя так, как будто привела в садик маленького ребёнка, который ничего не умеет делать, и оставила его на произвол судьбы. Поселили меня в двухместную палату: здесь был холодильник, телевизор, но пока ещё не было соседа, что меня очень и очень обрадовало. Смотреть телевизор было трудно, читать почти невозможно, поэтому был предоставлен своим мыслям и соблюдению лечебно-реабилитационного режима, весьма насыщенного. С утра, выпив несколько таблеток, а это были мексидол и милдронат, последний гораздо позже стал известен во всем мире как мельдоний, и ещё какой-то ноотроп, шёл завтракать. Затем отправлялся на массаж воротниковой зоны, ел кислородные коктейли, потом в соляную пещеру и на лечебную гимнастику, где усиленно занимался, стремясь во что бы то ни стало восстановить функцию руки и координацию.