Галина Воронова - Фыва-пролдже. История жизни моей матери

Близкие недоумевали!.. Поначалу все списывалось на переходный возраст, затем на пустое упрямство, позже стали грешить на ее умственное нездоровье. После нескольких лет отчаянного противостояния, несмотря на шантаж родителей («Если ты это сделаешь, мамино сердце не выдержит»), который в восемнадцать лет все же удержал, любящую дочь от решительного шага, Ирина все еще не сдавалась, надеясь по-хорошему отстоять свое право на самоопределение..

Небольшая отсрочка (от совершеннолетия до решающего шага) стоила ей девственности. В один из побегов из дома, после очередного громкого скандала, ее подцепил некий городской хлыщ, называвший себя фотографом-авангардистом. Был он любителем всяческих, но по преимуществу женских, красот. Ирине отводилась роль музы-вдохновительницы и… конечно, любимой модели. (Книжка о французских импрессионистах, прочитанная ею в юности, не пропала даром).

На первом же сеансе, с трудом преодолевая смущение, она лежала в чем мать родила посреди тяжелых складок, ниспадавшего от куда-то сверху темного бархата, изо всех сил старалась не щурится (очки, как и все остальное, конечно, пришлось снять). Вокруг нее маэстро живописно разбросал фруктовую бутафорию. Ирину знобило, несмотря на, царящую в студии, духоту.. Мастер своего дела тем временем приблизился. «Мне необходимо изменить положение вашего тела» – отчеканил он. Его лицо Ирочка видела не отчетливо, зато вполне отчетливо ощутила горячую, потную ладонь на своей груди и вдавившиеся в ребра твердые, восковые фрукты… Он действительно изменил положение ее тела, лишив возможности сопротивляться…

Так произошел ее «первый раз». Кроме неприятных ощущений, Ирина так ничего и не почувствовала ни в своем теле ни в своей душе. Случившееся, ее не сильно расстроило. Поначалу, пожалуй, даже обрадовало… По наивности она решила, что фотограф, как истинный художник, а значит и честный человек, после всего, что между ними было непременно на ней женится, и вместе они уедут, поближе, так сказать, к истокам. Ведь был он не так уж стар и не слишком противен. А главное, она надеялась, что это смягчит сопротивление родителей, одним из основных контраргументов, которых было категоричное убеждение, что юной девушке не безопасно одной пускаться в новую, чуждую ей жизнь… Но от глупой, близорукой девчонки мастеру тела нужно было лишь одно. Тем он и пользовался на полную катушку, пока Ира, наконец, не прозрела. Мастер вообще любил красиво пожить. Однажды во время очередного застолья с братьями художниками он изрек:

– Женщина – это дополнение к натюрморту!.

Ирине стало скучно. Она отставила поднос с бутербродами, сказала:

– Ты слишком тут редко проветриваешь.. – и ушла.

Он за ней не бросился – мало ли на свете бутафории. А она этого и не ждала.

В общем, глупая история.

Одержимость идеей помогла Ирине с легкостью пережить этот не слишком удачный опыт. Она бредила другим, остальное ее мало трогало. А девственность… подумаешь девственность, рано или поздно все равно это случилось бы, не велика была потеря..

…Ирочка упорно отказывалась существовать в соответствующих общепринятым нормам рамках. Не желая ни учиться, ни работать в городе, всячески демонстрировала асоциальное поведение. А в те времена это считалось чуть ли не преступлением, за которое легко можно было и за решетку угодить.. В конце концов, ее измученные тревогой родители решились на крайнюю меру. В один далеко не прекрасный для Ирины день, после очередного громкого спора на пороге их квартиры появились санитары.

С этой минуты для Ирины все обернулось в не прекращавшийся многомесячный кошмар:

– Мама! Не надо!! Пустите!!. – Верещала она, выворачиваясь и кусаясь.

Инъекция сломила сопротивление. Лекарство подействовало быстро. Ужас сменился безразличием. Оцепенев, словно насаженная на булавку бабочка, она очутилась во власти посторонних людей. Безразличные, сильные руки опутали ее, подхватили и понесли. Мама, кусая губы, проводила дочь до двери. Собиравшийся на занятия старший брат ошалело, с непроизвольной гримасой брезгливости на лице следил за происходящим. Убитый горем отец так и не вышел из своей комнаты…

«…Едем, едем, не доедем… И городок вроде не большой, а дорога все не кончается… бесконечное, невыносимое, безразмерное время, еще немного и собственное бессилие разорвет меня на куски.. Только пантера и выручает. Она такая огромная, иссиня черная. Вон как бежит! Красиво. Я ее отчетливо вижу, когда она через ухабы перелетает… тогда она поворачивает ко мне свою великолепную голову… Взгляд у нее такой… янтарный и переменчивый, он даже сквозь потное стекло проникает в нутро машины, и до самой глубины пронзает мою плоть, становясь ядовито-желтым, и узкий зрачок, как пиявка всасывается в печень, телу становится нестерпимо жарко, конечности холодеют, не пошевелиться… И ты тоже! Ты-то за что меня мучаешь!?..