Галина Воронова - Фыва-пролдже. История жизни моей матери

Другой берег был для коренных обитателей местечка почти нереальной, недостижимой, той стороной, за которой простирался весь остальной, большой, заманчивый и вместе с тем отторгавший их мир.

Хотя и не был он таким уж недосягаемым. Перебравшись через реку, преодолев пешком (или на тракторе) несколько десятков километров проселочной дороги, погрузившись в электропоезд, уже через пару часов вы могли оказаться, пускай и в провинциальном, но все-таки центре со всеми сопутствующими ему возможностями и шансами, о которых тутошняя, напрочь оторванная от цивилизации, глушь и не мечтала. Но все же местные жители не спешили покидать насиженные (порой изрядно засиженные) места. И вовсе не потому, что моста через реку никогда не было, да и не предвиделось в будущем (ввиду отсутствия у власть предержащих какого-либо стратегического интереса к этому месту). И отнюдь не потому, что старый лодочник давно уж за бесценок пропил свое утлое суденышко, проплывавшим мимо, туристам. Река в этом месте разливалась не слишком широко, и несмотря на изрядное течение, при желании, с легкостью преодолевалась вплавь…

Не случайно переправа издавна стала излюбленным местом общенародных гуляний и посиделок, своеобразным магнитом, подспудно соблазняя людей иными вероятностями, дразня их неосуществимыми надеждами. Ведь стоило лишь только захотеть… Но обрываясь у шатких, кое как сколоченных, сносимых каждым весенним половодьем мостков, она же холодно и равнодушно возлагала ответственность за последствия, на каждого дерзнувшего. Не обещая ни поблажек, ни помощи, исподволь предупреждая о том, что шаг в сторону того берега может окончиться провалом, что смельчаку придется в одиночку справляться с бурным потоком и неизвестностью.

И они оставались… Заливая неясную тревогу «горькой», намертво врастали в породившую их землю и в положенный срок сливались с ней насовсем. Там, на возвышавшемся за деревней пригорке, словно короной украшенном стройной, насквозь проветренной березовой рощей, не умещаясь уже под ее нежной, гостеприимной сенью, на встречу поселку высыпали голубенькие и зеленые, пестрящие бумажными цветами, деревянные кресты. Стоит ли говорить, что обитателей этой благостной, возвышенной (в прямом и переносном смысле) обители было в сотни раз уж больше, чем копошащихся в пойме реки живущих. И разрыв этот с каждым днем увеличивался в пользу вечности… Деревня потихоньку таяла. И те, кто изредка все же решались оторваться от родного берега, тоже НИКОГДА не возвращались обратно.

Исключением была лишь наша старушка. И надо сказать исключением тем более примечательным, что человек она была приезжий городской, и даже среди ее предков ни коренных, ни сколько-нибудь сельских жителей не значилось…

Тем временем «Уездные новости» гласили примерно следующее:

«..Сенсация! В глухой забытой богом и властями дыре, в грязи и нищете живет мировая известность, чьи гениальные творения на европейских аукционах последних лет оцениваются в тысячи и сотни тысяч долларов. Слух о том, что она брошена своим единственным, перебравшимся на запад, сыном полностью подтвердился. Что можно сказать о человеке, который оставил свою мать, двадцать лет пользуется плодами ее труда, и за это время ни разу не навестил ее?.. Ответ на этот вопрос останется, по всей видимости, делом его совести. Хотя уместно ли в данном конкретном случае говорить о совести? Видимо некоторым индивидуумам это понятие не знакомо..»

Хлесткий текст был увенчан довольно блеклой фотографией, на которой сморщенная старушонка с отстраненным взглядом, поправляла сбившийся на лоб мятый платок.

– Разве это я?.. – Глядя на портрет, не унималась старушка – Ну врет ведь, все врет! Вот змеюка-то оказалась, все перевернула с ног на голову. А с виду такая ласковая девочка – вежливая, внимательная… выспрашивала, выведывала и вон как перечеканила!. Чо деиться, как же она могла такое написать-то?!

Она сокрушенно вздохнула и вдруг в пол голоса сама себе спокойно ответила:

– Значит могла, оставь ты ее, не обращай внимания, ты же знаешь – «каждому свое» – такое, значит, ее счастье…

Она не знала, с каких пор этот другой голос поселился в ней, невозмутимо, настойчиво, терпеливо примиряя ее с действительностью. Как правило, это ему легко удавалось. Но сегодня первый громкий голос все никак не унимался! И снова в избушке звучала торопливая, ни чем неотличимая от говора любого местного жителя, речь: