Лев Альтмарк - Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой

Военный вытащил из кармана галифе носовой платок, шумно высморкался и лишь после этого глянул на соседей.

– Не потревожил, граждане? – неизвестно отчего развеселился он. – Ну да ничего, утром побудки не будет, давите ухо хоть до обеда.

Яшка приподнялся, чтобы рассмотреть погоны военного. Совсем недавно он научился различать воинские звания и теперь с гордостью отметил, что с ними едет майор. Одно лишь не очень понравилось: новенькие погоны на офицерской гимнастёрке были чуть выгнуты и торчали вверх крылышками. Мальчик с восторгом принюхался к вкусному запаху кожаной командирской портупеи, плотно стягивающей широкую майорскую грудь.

Коротко свистнув в ночи, поезд тронулся, и майор глянул на часы.

– Пора и нам, Танюха, на боковую, – скомандовал он женщине, – уже полвторого. Чаю и кина не будет… Отбой!

А та долго копалась в волосах, откалывая вуальку и вытаскивая шпильки, а перед тем как положить на стол, зачем-то облизывала их языком. Одним махом майор забросил своё крепкое тело на верхнюю полку, и через минуту раздался его ровный богатырский храп. За их укладыванием следить было скучно, и Яшка закрыл глаза. Мама поправила сбившееся одеяло, и до утра он уже не просыпался.

Первое, что услышал он утром, был запах табачного дыма. При нём и маме папа никогда не курил, и Яшка сразу вспомнил ночных попутчиков. Он выглянул из-под одеяла и увидел завивающуюся колечками тонкую табачную струйку над верхней полкой. Мама недовольно зашевелилась рядом с Яшкой, а попутчица военного плаксиво протянула с полки напротив:

– Лёнечка, опять куришь натощак! Совсем не бережёшь здоровье! Сколько тебе можно повторять?!

– Ну что ты, жёнушка, с утра заскрипела? – загоготал майор сверху. – Нет чтобы пожелать мужу доброго утра, а ты сразу с претензиями! Не по уставу поступаешь, матушка, не по уставу!

Но ноги с полки всё же спустил, и перед Яшкиными глазами замаячили жёлтые с трещинами пятки и белоснежные завязки тонких шёлковых кальсон. Женщина брезгливо фыркнула и отвернулась к стенке, а майор кряхтя спустился вниз, нашарил тапки и отправился в коридор.

И тут Яшка вспомнил про конфету, подаренную толстяком в сиреневой майке и парусиновых брюках. Он пощупал карманчик рубашки, висевшей на крючке над головой, – конфета была цела, только немного размякла в тепле. Ничего, всё равно съедобна. Однако шуршать фольгой под одеялом стыдно, и можно, конечно, встать, но хотелось ещё немного понежиться в тепле рядом с мамой.

Незаметно он задремал и проснулся, когда за окном было уже светло. Вдоль железнодорожного полотна по-прежнему тянулся перелесок, скучные однообразные холмы бежали вдаль, но среди них всё чаще стали попадаться редкие пролысины ещё не засеянных весенних полей.

Родители уже не спали, и мама сказала:

– Просыпайся, соня, и иди умывайся. Пора завтракать. Скоро проводник чай принесёт.

Сущее наказание подниматься с постели сразу после пробуждения, но раньше, на Урале, мама каждый раз безжалостно стягивала с него одеяло, потому что опаздывала на работу. Сегодня торопиться некуда, и можно поваляться, сколько захочется, однако Яшка вспомнил, что почти ничего ещё не осмотрел за пределами купе, поэтому поскорее натянул рубашку, набросил на плечи лямки штанишек и сунул ноги в сандалии. Неплохо бы пропустить умывание и сразу приступить к котлете с хлебом, за которыми папа вчера бегал на какой-то станции и вскочил на подножку вагона, когда поезд уже тронулся. Но ничего не вышло: мама бдительно следила, и пришлось нехотя, с полотенцем через плечо, идти в туалет…

Эта часть самого первого Яшкиного воспоминания была как бы окутана каким-то розовым радостным флёром. Первые настоящие открытия, новые люди и новые места – всё это было здорово. Потому и запомнилось. А дальше… дальше уже было совсем не так весело и радостно, как поначалу. Самое первое детское воспоминание было омрачено чем-то крайне неприятным и тяжёлым, от чего не спрячешься, как ни старайся этого не замечать.

Неужели доброе и хорошее вспоминается реже, чем плохое? Его бы, это плохое, забыть, так ведь не получается никак… Почему так устроена память? Но об этом мы стараемся не задумываться, лишь разводим руками – ничего не поделаешь. Видимо, плохого и в самом деле всегда бывает больше, чем хорошего. Помнить же о нём отчего-то необходимо.

Так или иначе, но это мрачное и тяжёлое будет преследовать его долго и повсюду – и наяву, и даже во сне. В детстве он это воспринимал как что-то само собой разумеющееся, а задумываться о причинах стал намного позже, когда совсем уже становилось невмоготу.