Анна Пушкарева - Товарищ хирург

Конечно, отец не понимал, что ему делать с такой павой. Так какой-нибудь сибирский пахарь будет чувствовать себя где-нибудь в Лувре, если его подвести к изображению Джоконды. Почешет в затылке, оглянётся посмотреть на окружающих, чего это они рты от восхищения разинули, и примет самый хмурый вид. Отец терпел мать в своём доме, как терпят ненужную статуэтку, с которой нужно ещё и пыль стирать, с тем только, чтобы иной раз похвастаться своей драгоценностью перед соседями.

– Платоша, выходи, – тяжелая амбарная дверь лениво поползла на петлях, уступая льющемуся свету дорогу в кромешную темноту.

Юноша поднялся, с трудом разминая затёкшие ноги, – всë это время он, забывшись, просидел на корточках, – и подкрался к двери, как настороженный зверёк, хотя, раз мать пришла, – значит, угроза миновала.

Дневной свет резко ударил Платону в глаза, и тот подслеповато поморгал своими необычно длинными для мужчины, кручёными ресницами. Встретились два подобия, – как будто отец и не участвовал в создании этой жизни. Платон был похож на мать во всём: столь же худощавый и вытянутый, столь же бледный, с таким же тонким, худым лицом, длинной шеей, белокурыми волосами и огромными, разве что карими глазами.

Может быть, именно этот цвет был повинен в том, что отец подозрительно относился к сыну… У самого у него были обычные глаза такого родного для русского человека небесно-голубого цвета, а у матери – серые… Никто не знал, почему так получилось с этими прокля́тыми глазами.

– Ушёл?

– Ушёл.

– А ты что сказала?

– Что ты давеча ускакал в поля, стадо смотреть.

– А если проверит?

– Придумаем что-нибудь.

– Мам, может быть, надо было пойти с ним? Может, довольно уже прятаться?

– На базар иди, на мельницу иди. На скотобойню не пущу. А вообще, тебе учиться надо, – мягко урезонила Платона мать.

Платон учился, чтобы хоть как-то порадовать мать. Он много читал. Книги каким-то таинственным образом появлялись в доме, доставались, как какой-нибудь запрещённый товар, из-под полы, и, когда юноша проглатывал их содержимое, таким же таинственным образом куда-то исчезали. Он знал, что мать тратит на книги почти все свои сбережения. Она лишний раз не купит ткани, не пошьёт себе нового платья, – зато обязательно приобретёт очередную книгу. В отношении книг она была крайне избирательна, отдавая предпочтение печатным научным трудам и энциклопедиям. Никакой политики, никаких бульварных романов, – её интересовала только чистая наука, и это увлечение Платон перенимал до того охотно, что в какой-то момент по части знаний за ним стало просто не угнаться.

К пятнадцати годам, пропорционально накопленным знаниям, в юноше выросло и окрепло желание быть врачом. Мать узнала первой и искала удобный случай сообщить об этом отцу, – но случая, конечно, не представлялось. Платон порывался сам объявить об этом отцу, предчувствуя, что матери хорошенько достанется, заведи она такой разговор. Но и сам он пока не мог набраться духу пойти против воли отца, а тот непременно обещался быть против.

Однажды на отца напала пришлая стая одичавших собак. Одна из них вгрызлась отцу в плечо, прокусила, но разорвать так и не смогла, – пока не встретила свою смерть от удара топором, которым отец хладнокровно рубанул её по шее. Остальные псины, струсив, разбежались. Даже глазом не моргнув, что истекает кровью, отец продолжил свой путь, нарубил сушняка для бани – и вернулся домой. Рана затянулась мгновенно, – хотя Платон тайком посматривал на неё и всем сердцем желал, чтобы она загноилась. Тогда он сделал бы отцу одну из тех операций, о которых читал в медицинских альманахах. А если бы не помогло, провёл бы ампутацию. И, конечно, доказал бы отцу, что его просто необходимо отправить учиться на врача, время-то идёт! А то так и ходит самоучкой, разве что обученный грамоте своей матушкой. Но тут, совершенно ясно, требовались учителя иного масштаба!

Только отцу не нужны были врачи, с тоской и брезгливостью смотрел он на этих горе-эскулапов, ни мало не веря в их чудодейственные способности. Лечился всегда только баней, травами да водкой.

Одним словом, объясниться с отцом было делом не из лёгких. К тому же, за обучение предстояло платить, а у отца каждая копейка была на счету.

Отца донимали собственные тревоги: к примеру, ему казалось, что сын растёт слишком чувствительным и трусоватым, – каким не пристало быть мужчине. Мужчина должен быть приспособлен к тяжёлому труду и длительному напряжению, к холоду, должен без содрогания смотреть на кровь, на вывернутые кишки и освежеванные туши.