Георгий Саликов - Василеостровский чемодан

На мосту профессор снова столкнулся с Босикомшиным.

А пока расскажем подробнее, кто таков, наш профессор.

По тому, как у него в голове и вокруг неё зарождаются иногда (а то и всегда) звуки всякие и укладываются без его воли в гармонию, можно догадаться, что наш профессор – не простых естественных наук или медицин, а музыки. Он – профессор музыки. Раньше он ходил Благовещенским мостом, таков путь короче, если идти на работу в консерваторию. Но то, действительно раньше, когда он занимал должность завкафедры. А почему вдруг вкралось прошедшее время? Он никогда не переставал числиться в профессорско-преподавательском составе. Числится и сегодня, но редко ходит. И ключик, оказавшийся не тем, был у него запасным от постоянно приписанного ему класса, где он преподавал уроки фортепьяно и гармонии. Но уже давно не пользовался. Работа в консерватории стала для него второстепенной. И Благовещенский мост – тоже. Таковая перемена произошла в ту пору, как однажды, в ночной тишине, размышляя о музыке оркестровой и музыке чисел, профессор заснул, и в безразмерном пространстве сна он совершенно естественно разговорился с древним греком Пифагором о числовой музыке сфер…

Музыка чисел, между прочим, не оставляла его мыслей ещё с юности. Тогда, недобрав одного балла при поступлении в университет на математический факультет (а размещался он в те времена в двух шагах от его дома на Десятой линии), будущий профессор сразу же перекинулся на другой берег и всё прекрасно сдал в консерваторию, даже с запасом проходных баллов. Правда, она более удалена от места жительства, и туда надо ездить на трамвае, но – сдал, так сдал. И, подобно тому, когда восходишь на какую-нибудь горку, взор становится широким, да уводит в дальние дали, – жизнь повела юношу по вполне определённому сектору бытия. Зигзагообразно…

Профессор и раньше делал попытки распознать пифагоров контекст, где живут числа, а теперь, к нечаянной радости, сам учитель ясно и доходчиво ему ту науку рассказал «от и до». Древнегреческий гений поведал профессору о настоящих музыках настоящих сфер. Оказывается, наши знания о Пифагоре и его философии, в том числе и о теории чисел, не являются правдивыми. Оставленное богатство мысли замечательного грека беспардонно переврано всякими неграмотными последователями и поздними заносчивыми толкователями. А сон профессора расставил по местам всех: и ранних ревностных апологетов, и поздних упёртых пифагороведов. Выдал оригинальный текст из первых уст.

А дальше, подобно и отмеченным историей другим профессорам, удачно подглядывающим во снах знаменитые открытия, наш герой поутру, когда проснулся, то сразу же и положил на бумагу доподлинно всё, что видел и слышал во сне. Так он стал обладателем сферной теории колебательных сигналов. Но опубликовать новейшие открытия пока не торопился. То ли приоритетами не баловался, а то и уверенностью наполнялся. Уверенность же его состояла в том, что не предполагала даже и малого места для помышления о Пифагоре как о первом сплетнике, подряд рассказывающим кому попало по ночам то же, что и нашему профессору. Впрочем, даже если бы и рассказывал, то опять же какой смысл трезвонить на весь мир об известных всем, но не освоенных никем делах? Осмеют, и баста. Попал, мол, пальцем в небо. Хи. А оно ведь так и оказалось. Пальцем в небо. Только не одним, а всеми десятью пальцами попал он точнёхонько на небесную клавиатуру, ожидающую изучения себя и одоления.

Да, а что же у нас на мосту?

Босикомшин и профессор стояли без движения лицом к лицу. У них обоих, горожан, обогащённых опытом сталкивания со встречными прохожими на людных тротуарах, не возникало желания двигаться, с целью разойтись. Им же известно: встречный сразу сдвинется точно туда, куда и первый, а потом оба метнутся в противоположную сторону и так далее, будто два мастера цирковой клоунады.

Профессор улыбнулся. Босикомшин вдруг бурно расхохотался. Потом они обняли друг друга по-братски и стали поворачиваться в вальсе, чётко так, в три шага: один широкий и два поуже. Разворот проделал чисто геометрическую фигуру, напоминающую прямоугольный треугольник, квадраты сторон которого равны квадрату гипотенузы. Так, повернув оба тела на сто восемьдесят градусов и, сняв объятия, каждый из них, уже солируя, завершил по инерции собственный оборот до трёхсот шестидесяти градусов и, обратив голову назад, гася улыбку и хохот, помахал в воздухе рукой. Однако Пифагор с треугольниками и сферными теориями был, конечно же, ни при чём, тем более что Босикомшину он и не снился.