Валерий Петков: Мокрая вода

Море животных тел всколыхнётся, захрипит в испуге, откатится, и оставит чёрную корявую головешку никчёмного теперь тела.

Бесцветное небо в тусклых открытых глазах и песок на всём: продолжает бесконечную работу, заносит прахом тропы, поглощает безразлично всё, что попадается на его пути.

Разверзнутся врата Долины вечной тени, чтобы прошёл грешник, уподобившийся животному при жизни, нестерпимые семь кругов огня и льда, в тьме кромешной и хаосе, чтобы очистился от злобы, нечистых помыслов и дел. И откроется путь в рай, к полноводной реке, и древу жизни, гармонии с миром и философскому единению души и разума.

Пастухи, челядь. Он не ведает им числа. Сколько песчинок в бархане? А в пустыне, которая раскинулась между морем и далёким океаном? Кто скажет!

Морды, шеи, рога, бороды, уши, хвосты, копыта. Бурые, рыжие, чёрные. Настороженные взгляды безумных овечьих глаз, плутоватых козьих, бычьих навыкате – цвета ночного неба и спелых терновых ягод; а надо всем – неторопливо, по-царски величественно, враскачку – верблюды – истинные дети безбрежных просторов, песчаной, ненадёжной зыби, живой, как ртуть в своём вечном движении.

Время отгона на пастбища, бессонница окота, бдение и защита от набегов волков, шакалов, а то и львов. От лукавых людей, стерегущих лёгкое забытьё пастухов, чтобы ловко выкрасть глупую скотину. Смертельно опасная затея, но это их жизнь. Как нет собак без блох, так и нет скота без хищников. И как нет равновесия между добром на одной чаше и злом на другой, а есть лишь сиюминутное ощущение равенства и гармонии.

Пастухи.

Череда дней – их круг. Он перемалывает, как равнодушный жёрнов, их жизни. Не ропщут пастухи, и не бередит воспалённую солнцем голову вопрос:

– Зачем я стою в этой пыли, у края необъятной пустыни и волнующейся стихии скота, рождённого для заклания? И зачем пришёл я в эту жизнь? Быть чьим-то – скотом, которого гонят кому-то на потребу?

– Ибо они – тоже стадо. И у стада один общий путь, – подумал он. – Так надлежит. Он им пастух и хозяин, и царь, и бог – на земле, пока они живы.

Но и над ним есть Пастух – Ягве.

Он поручил часть своих стад ему – надзирать и неустанно благодарить за это.

– Я – достойный избранник, – подумал седобородый. – Много домов у меня, и жён, и сыновей числом – семь, и дочерей числом – три, и ловкой прислуги, и пастухов – умелых, и стад – несчётно – тысячи тысяч. Ибо – праведен я, безгрешен, беззлобен и справедлив – сын Зераха, одного из сынов Исава, пятый потомок Авраама, царь – Едемский, рождённый в земле – Уц, той, что по соседству с землёй Мадиамской:

– За праведность – награда, не за преуспеяние; и я – не устаю восхвалять Ягве за этот щедрый дар, а он прибавляет мне много к моему многому, и множится радость моя и чад моих и домочадцев. И радости той – многажды много, и это продлевает дни мои и делает их желанными на восьмом десятке лет. И воссылаю я ему – хвалу, и мысленно и вслух, – славословлю и ныне и впредь: слава тебе, – Ягве!

Он поправил одежды, прикрыл глаза, задремал…

– Двинулись! – громко сказал Боб. – Включай водомёты, шевели копытом!

Василич вскинулся, с трудом разлепил глаза. Подумал заторможено:

– Копытом… копытом… Когда кони сыты – они бьют копытом. Сколько мы простояли в пробке? Ого! Почти сорок минут. Заснул на заднем сидении. Положил голову на согнутые руки, на спинку спереди оперся и сомлел.

На Новорижском ремонтировали сразу три моста, и «затыка» была – могучая! Как всегда, нашлись нетерпеливые – пытаются прорваться по колдобинам обочин. Пылят, клаксонят, ругаются. Скопище машин «распухает» возле узкой горловины разъезда. Ширится, как вода у плотины, нарастает, злит, потому что кажется – конца этому не будет!

Окна – настежь. Август, жара, пятница, всеобщая «эвакуация» горожан на природу. Крики, мат, музыка. Нагловатое стадо людское, зловонно урчащее машинами, настойчивое в неуёмном стремлении обставить обойти, во чтобы то, ни стало.

Злые, усталые, агрессивные, как нуклиды.

Пять часов пополудни. Во рту пересохло, в висках тупая, ноющая боль. Тяжек сон в это время. И вреден.

Боб прикрыл глаза…

Притягивал, интриговал властный облик хозяина дворца. Звенел музыкой воды фонтан. Чудился топот огромного стада. Перехватывало дыхание от пыльного затмения до небес, и обжигал гортань жар раскалённого марева.

Зыбкий, на краю ветхозаветной пустыни иудейской.

Боб загляделся на дорогу, на промельк пейзажа за окном, включился в ритм: