Лидия Григорьева - Термитник 2 – роман в штрихах

«Ну, она сначала вышла замуж за «европейскую семью». Потом напросилась с ним в Америку. А там у него социальное жильё! Всё равно не отступилась. Говорила: лучше я буду нищая в Америке, чем богатая в вашей Риге! Жизнь уж очень любила, чтоб всегда на людях. Чтобы вокруг всё кипело, чтобы был большой город, культура, кино, кафе. А потом поняла, что ей нужен молодой. Такой – с рюкзаком и в горы! Чтоб за собой тянул, а не за ней тащился. В общем, поняла она: её муж сейчас ещё в школу ходит, догнать её должен. Непоседа была ещё та! Аж до Лондона добралась. И хорошо ведь тут устроилась. Он, англичанин этот, её в пабе увидел, в компании. Яркая была. Годы её не погасили. И ведь что странно, богатым вдовцом оказался. Да ещё бездетным! Наследство ей светило огромное после его смерти. И детям, и внукам хватило бы. Звала она их в Лондон, когда мужа не стало. Да они не в мать пошли – не захотели из Риги уезжать. Ну, жила-жила… Кто ж думал, что и она помрёт! А завещания-то и нет. И по британским законам всё богатство – недвижимость, деньги – со временем отойдёт в фонд милосердия. А теперь вот поминки. В Англии не так, как у нас. Могут и просто в паб пойти, чтобы выпить. Могут прямо там, в крематории, с бокалами постоять. Есть там особые комнаты для этого. Скука, в общем. И еды особой нет. Так вот, эта наша покойница была такой энергии, что словно мы её на пенсию провожали, а не в крематорий! Все улыбались, вот ей-богу. Удачно похоронили. Потому что знать надо, к кому обращаться, а то обдерут как липку! Дети эти безмозглые из Риги приехали без копейки. Не думали ни о чём. А как узнали, сколько в Лондоне стоит похоронный этот сервис. Ой-ё-ёй… Но я нашла им, вспомнила одного. На пенсии, правда, он уже, но в этом бизнесе всю жизнь проработал. А теперь все знакомые интересуются: где найти этого благословенного старичка, который так недорого и красиво кремирует. А ему это просто нравится. Он почти волонтёрствует на этих похоронах. Но на поминки не остаётся. Так-то вот…»

Может быть, если бы ей сразу сказали, что это её жизнь и другой не будет, то она бы и прожила её по-другому. А ей все время казалось, что это просто черновик ее жизни, что всё ещё можно будет переписать набело, и потому не пускала глубоко внутрь себя даже довольно переломные события. Ну, например, переезд в Бельгию или учёбу дочери в Париже. А всё потому, что изначально ей хотелось жить в Италии, где всё, буквально всё грело ей душу. И пейзажи, и архитектура, и певучий язык, словно изначально созданный для оперных арий. А она хоть и на любительском уровне, но любила петь. И в юности ходила в оперную студию, и её хвалили за юное, трепетное бельканто. А закончилось это теперь уроками музыки для этих вот местных не пойми кого. Если по самой сути, то кто они – эти бельгийцы? И не французы, и не фламандцы. И еда у них разная, и темпераменты, и языки. Да ей-то какое дело. Надо же что-то делать, пока муж внедряет по всей северной Европе свои инновационные разработки новейших солнечных батарей. Волна у него пошла. Заказы лавиной. Так вот – когда? Когда уже её настоящая жизнь начнётся, а не эта – киношная? – в очередной раз подумала она, выезжая из двойного, просторного гаража, и уже в который раз забывая нажать на дистанционный пульт, чтобы закрыть ворота. Ай, да что тут может случиться в этом тихом городке, где полицейский и пожарник – это один и тот же человек?! Она и соседей-то своих никогда толком не видела. Кто эти люди-невидимки, населяющие маленькие европейские городки, куда даже беженцы по квоте не проникают: некуда их тут расселять, нет никаких общественных зданий и институтов. А дом любой тут и правда – крепость. Из крепкого скального камня, склеенного раствором на чистых европейских яйцах. Нерушимо тут всё. Жаль только, что вымирают, не размножаются ни норманны, ни фламандцы, ни голландцы. Ну, и где тут её место? Кто она тут такая? Сказать – не поверят, что уроки музыки она даёт не детям или школьникам, а старичкам и старушкам! Да, именно они откликнулись на её платное объявление по местному радио FM. Вот и сейчас она ехала в соседний городок к богатой и капризной старушенции лет под девяносто, которая считала, что игра на фортепиано лучшее лекарство от старческого артрита. И таких тут много. Жадных до жизни. Потому что это их жизнь. Они её никогда не меняли и не испытывали на прочность. Просто жили и знали, что это их жизнь, вне всяких сомнений. Надя свернула на дорогу, нырнувшую в густые заросли орешника, и сбросила скорость. Тут и косули, и лоси, и кролики, и фазаны могут выскочить из зарослей. А дорога очень узкая, не рассчитанная на встречное движение. Всюду знаки расставлены, типа: тормози и уступи путь. Местные ей рассказали, что эти деревенские дороги проходят тут по военным фортификационным рвам, проложенным ещё римлянами в древние времена и в Нормандии, и в Бретани, и в самой Британии во времена их владычества. Да ей-то какая разница. Это чужая история. Красивая, но такая чужая для неё жизнь. И эта мысль мешала ей наслаждаться красотой уходящего дня, словно это всё опять не с ней происходило, словно это и не она за рулём юркой машинки, словно это не её так любит муж и не у неё есть взрослая дочь, которая собралась замуж за беженца из Сомали в этом сумасшедшем Париже! Ну, Сорбонна, да, Сорбонна. Но это уже их жизнь: её дочери и этого студента. А вот с ней самой, как она считала, жизнь так и не случилась. А случилось иностранное кино с Жанной Моро или Анни Жирардо в главной роли. А она тут только на подхвате, на втором плане, в эпизодах, которые режиссёр того и гляди вырежет при монтаже картины в её окончательном варианте.