Игорь Шестков - Повелитель четверга. Записки эмигранта

Наша дурацкая затея превращалась постепенно и неотвратимо – и против нашей воли – в непонятный нам самим ритуал поклонения. Чему, кому?

Чему-то непостижимому, древнему, всесильному, вдруг открывшемуся нам на этом лесном погосте.

Мы чувствовали себя адептами старого-престарого культа. Культа, бессознательными адептами которого являются все живые существа. Более глубокого, чем любая теософия.

Боренька не выдержал первый. Положил свой дурацкий трезубец на землю. Сложил, как умел простыню и положил ее рядом с трезубцем. И сел на нее.

Остальные, не сговариваясь, сделали то же самое. Сели в кружок и взялись за руки.

Рядом с огромной елью.

Несколько минут мы пели неизвестный гимн на непонятном языке. Что-то внутри нас диктовало нам слова…

Допели. Чайник тихо предложил разжечь костер. Никто не стал возражать. Костер, конечно костер.

Все ждали чего-то. То ли от самих себя, то ли от других. Или – от того, необъяснимого, от того, что всецело завладело нами этой ночью, от того, чему мы уже были готовы принести свои жизни в жертву.

Притащили сухие ветки, построили из них пирамиду, у Чайника нашлась зажигалка, вскоре заполыхало и загудело пламя.

Смотрели в огонь. Молчали. Чувствовали, что сейчас что-то произойдет. Не знали что. Но не боялись. Ждали.

Неожиданно Цапля встала, быстро разделась и разулась. Никто из нас не смутился. Никто не остановил ее.

Не похожий на себя, напоминающий былинного ратника Володя-Чайник подошел к ней и взял ее на руки. Она позволила ему поднять себя.

Он положил ее на старый, заросший мхом могильный камень, шагах в двадцати от нас. Положил как подготовленное к жертвоприношению животное.

Боренька и я встали с одной стороны камня, Чайник – с другой. Между нами лежала Юлечка-Цапля. Глаза ее были закрыты. Руки вытянуты. Маленький белый живот судорожно поднимался и опускался.

Не помню, о чем я в тот момент думал. Наверное, ни о чем. Я ждал. Ждал, что Чайник достанет свой охотничий нож.

И он достал его. Раскрыл. Потрогал за длинное лезвие.

Взял нож правой рукой. А левую руку положил на Юлечкин рот.

Медленно размахнулся и…

Следующее мгновение тянулось необъяснимо долго. Как при замедленной съемке. Нож в руке Володи медленно-медленно приближался к груди Юлечки.

Вот, он слегка коснулся ее нежной кожи. У кончика острия показалась маленькая капля крови…

Я уже набрал в легкие воздух, и был готов истошно закричать. Но не закричал.

Потому что нож застыл, так и не проникнув в тело жертвы.

Время остановилось.

Я испытал незнакомое мне блаженство. Все существо мое собралось в белую сверкающую точку и взорвалось.

На следующий день мы, все четверо, встретились, как и договорились, на пляже и вместе купались. Играли в волейбол. Ели арбуз. Боренька плевался косточками. Чайник грозил утопить его в водохранилище.

На маленькой груди Юлечки, лишь слегка прикрытой бикини – я не нашел глазами ни свежего пореза, ни шрама, ни даже пятнышка.

Вечером того же дня мы устроили на пляже «попойку».

Разожгли костер. Жарили хлеб на веточках. Играли в жмурки.

Выпили привезенную втайне из Москвы бутылку заграничного портвейна.

Разделись и танцевали вокруг костра «дикий гопак».

Цапля обнимала меня и прижималась ко мне животом. Целовалась с Чайником и Боренькой.

То и дело превращалась в птицу. Пыталась взлететь. Но не могла.

Вокруг нас плясали пьяные огни. Синие, зеленые, розовые…

Огни радовали, обжигали, сводили с ума.

А потом… на пляже вдруг показался рояль. За ним сидел пианист, похожий на паука. Он играл Моцарта так чисто, ясно и звонко, что звуки на наших глазах превращались в кристаллы и падали сверкающим водопадом на песок.

Затем пианист исчез вместе с роялем. А мы вместо музыки услышали пеструю какофонию сошедшего с ума небесного оркестра.

После того, как какофония стихла, заиграла виолончель, и мое сердце сжалось от печали.

Я вспомнил лежащее на могильном камне белое тело.

Мы все еще шли той августовской ночью по заброшенному лесному кладбищу. В простынях и с фонариками, подсвечивающими лица. Володя-Чайник с теннисной ракеткой, Боренька с трезубцем, Юлечка-Цапля с советским йо-йо и я.

Лес трещал, скулил и плакал. Могилы пугали.

Прошли все кладбище насквозь. Повернули, пошли по тропинке, непонятно куда ведущей. И тут, на этой тропинке, неожиданно встретили маленького мужичка-пьянчужку, скверно одетого, в дурацкой шапке и с грязной женской сумкой на плече. Синей.