Анастасия Графеева - Пределы нормы

Вошла Лада, необычайно взволнованная, раздраженная.

– Чего радуешься, придурок? Скажи спасибо, что я еще маме не рассказала, чем ты в сарае со своим дружком занимался.

Взяла что-то со своего письменного стола и вышла.

Я не шевелился, по-моему, даже не дышал. Казалось, огромная железная рука обхватила меня ниже груди и сжимает, сжимает… Я упал на кровать, лицом в подушку. Я говорил Ладе: да, да, это я зверски убил ту Мурку и всех остальных, про которых Славик только хвастал. Это я растерзал тебя лет через пять и повесил за это соседского мальчишку в сарае. Я садист, убийца, я не заслуживаю твоей любви. Я долго плакал.

Рано утром, еще раньше, чем я запланировал свою вылазку на место преступления, меня разбудили крики. Кричали дома, кричали на улице. Горел тот самый сарай.

Глава 2

Как сильно одна звездочка может изменить жизнь простой русской семьи! Нет, две, по одной на каждое плечо. Папа сразу вырос в маминых глазах, а в своих так чрезмерно. Мы по-прежнему жили в двухкомнатной квартире с сырыми углами, но на обеденном столе уже появились салфетки, и яичницу мама стала раскладывать по тарелкам, а не ставить сковороду на стол. А все потому что, где-то за городом для нас строился большой, красивый дом. С соседями радостью не делились, но родители заранее перестали с ними дружить.

Я ужасно радовался подслушанной новости. Новый дом грезился мне огромным лабиринтом из тысячи комнат, с башенками, потайными ходами, темными чуланчиками и секретными комнатами, вечно закрытые двери которых находятся за шкафами и книжными полками. Главное, думал я, чтобы нашу с Ладой двухъярусную кровать туда перевезли, как же я без своего звездолета и корабля, где же мне прятаться от ночных чудовищ?

Но нашу с Ладой радость омрачило неприятное новшество: нас заметил папа. Как-то в одночасье он увидел, что у него растет сын – оболтус и двоечник, и дочь – подросток в нелепой одежде, с красными волосами. Мне доставалось сразу и на месте: дневник, двойка, подзатыльник. Мама жалела меня втайне от папы, шептала, целуя в макушку: «ты же не виноват». А я за собой никакой вины и не чувствовал. Обнаружил однажды, что спотыкаюсь о слова и приходится повторять их заново. От того иногда путался и выходило что-то несвязное. В школе стали дразнить «заикой». Значит, это так называется. И я нашел отличный выход, стал меньше говорить. Одноклассники сначала смеялись, учителя злились, а потом все привыкли и оставили меня в покое. В этом покое жилось уютно, но за него пришлось платить – двойками в дневнике.

А за Ладу папа спрашивал с мамы. Мама Ладу не защищала, даже наоборот, одобрительно кивала на каждое папино слово.

– Хреновая ты мать, – говорил в итоге отец, и на это мама тоже кивала.

Раньше у нас была только мама и мир вокруг нее пах пирогами и стиральным порошком, а теперь в него грубо и неуклюже вваливался папа. Если раньше, например, он частенько приходил домой пьяный посреди ночи, долго возился с ключом, шел, натыкаясь на мебель в темноте, раздевался, и, стараясь не шуметь, ложился на старый скрипучий диван рядом с мамой, то теперь, мама сама ему отворяла, включала свет, он всё пинал и швырял, матерясь, отвергал мамину помощь, и прямо в одежде заваливался спать. Теперь он все время демонстрировал свое недовольство нами, говорил, что мы должны соответствовать, должны ценить, что-то там еще должны…

Примерно через год, может полтора мы переехали в новый дом. Серый, квадратный он стоял посреди большого пустого двора, на котором кучами лежали доски и кирпичи. И сколько я не искал, не находил в нем никаких потайных ходов и комнат. Висела огромная люстра с тысячей лампочек, широкая лестница на второй этаж, большой овальный стол, большая часть которого оставалась пуста, когда мы садились обедать вчетвером.

Теперь у нас часто бывали гости. Папа водил по дому экскурсии для своих новых и с особым удовольствием для старых друзей. Показывал бильярдную, кабинет, тренажерный зал в подвале. На что Лада лишь картинно закатывала глаза и старалась незаметно улизнуть из дома. Я в такие вечера не выходил из своей комнаты. А вот маме приходилось сложнее всего – в ее обязанности входило им улыбаться.

Да, теперь все было по-другому. Когда мы жили в маленькой квартире и питались в основном картошкой, папа был просто папой, а здесь он стал хозяином, почти что богом. И стены там были увешены нашими с Ладой детскими фотографиями и родительскими свадебными, а в спальне с потолка до пола обклеены постерами Ладиных любимых певцов, в серванте на полках стояли китайские сувениры, мои школьные поделки из пластилина и цветной бумаги. А здесь повсюду висели картины, стояли статуэтки, тяжелые пепельницы и изящные фонтанчики. Мама ухаживала за ними, аккуратно протирала, и осторожно ставила на место.