Алексей Олексюк - Дежавю. День первый

Похожее на музей здание вокзала вбирало в себя приезжих.

Антон миновал гулкие своды, памятник основателю города. Новое, более вместительное здание было пристроено к старому, и переход из одного в другое не казался резким.

Снаружи лил дождь. Внутри – бесконечный людской поток. Антон купил в ларьке карту города. Какой-то бомж подошёл к нему.

– Извините, у вас не найдётся сигареты?

Впрочем, бомж мог оказаться и старым хиппи.

– Нет. Не курю.

– Жаль. Утро немыслимо без чашки кофе и выкуренной сигареты.

– Могу дать денег: купите себе пачку в ларьке.

– Благодарю, но мне нужна только одна сигарета, исключительно для тонуса.

И он ушёл – искать курящих в этом борющемся с вредными привычками мире.

Кто-то из великих (а кто именно – запамятовал) сказал, что об уровне цивилизованности нации можно судить по состоянию общественных уборных.

Можно. Антон понял это, когда проскочил под слитной стеной воды из гулкого зала в глухой подвальчик, облицованный кафелем. Кафель сиял чистотой хирургического отделения. Пахло хлоркой. Лампы дневного света заливали помещение ровным сиянием: ни одна не мерцала от усталости. Женщина на входе вежливо приняла у Антона деньги, выдав взамен туалетную бумагу и чек. С волос и с одежды капало. Скатывались дождевые капли на блестящий в ярком свете ламп кафель. Неловко было Антону за оставляемые мокрые следы, но нужда заставляла идти дальше – осторожно ступая, чтобы не поскользнуться.

Зато потом ему мучительно не хотелось покидать это чистилище…

Казалось, там, где чисто, светло, и души должны быть чисты, светлы… Так казалось…

Перебегая в общественную уборную, он ещё не видел ничего толком: проулок, стена дождя, спешка…

Выйдя полчаса спустя на площадь, Антон почувствовал, что попал в декорации какого-то фантастического фильма. Это была другая планета. Другое измерение. Совершенно другой мир. Грандиозный в своём замысле и, в то же время, удивительно уютный в исполнении. Словно с размахом задуманную симфонию взялся исполнять камерный оркестр: и не на сцене, а прямо у вокзала, как это делают уличные музыканты… Великолепие города не подавляло, а покоряло мгновенно и бесповоротно. Так настигает вдохновение. Или любовь к женщине.

Такого количества рукотворной красоты Антон ещё никогда не видел. Город казался чьим-то гениальным сном, но настолько естественным, что немыслим был иным, как немыслима иной гроза, море, земля, воздух… Данность. Творение соразмерное жизни.

Ещё несколько слов о воздухе. О петербургском воздухе невозможно умолчать.

Он был душой этого города.

Антон вслушивался в него, как вслушиваются в чужую речь – странно знакомую, но с лёгким европейским акцентом. Основной тон задавали море и камень. Но были сверх того полутона, обертоны…

Это пьянящее послевкусие волновало кровь и заставляло сладострастно замирать сердце. Никогда ещё Антону не дышалось так легко. Голова посвежела.

Всё второстепенное, необязательное внезапно ушло; осталось только главное – то, ради чего стоит жить.

Всё-таки Антон перепутал улицы, хоть и сверялся с картой. Он пошёл по Лиговскому вместо Невского. Потом понял, отошёл под балкон от всё ещё моросящего дождя, раскрыл карту, всмотрелся, убрал назад в рюкзак, пошёл боковым проулком. Проулок вывел его на Невский, к закрытому пластиковой плёнкой зданию. Проспект вобрал в себя нового пешехода, направив его в общее течение, а течение повлекло по невиданным доселе гранитным тротуарам, через деревянный туннель под пластиковым пологом, покрывшим реконструируемое здание, через подземные пешеходные переходы, через Аничков мост, мимо витрин, похожих на титры чёрно-белой фильмы, мимо барельефов, балюстрад, бельэтажей, мимо – всё дальше и дальше – ко входу в метро.

Снизу, из-под земли, тянуло тёплым воздухом, пропитанным запахом стали и резины. Там дышали скрытые механизмы.

Петербургское метро – самое глубокое в мире. Об этом Антон прочёл в Интернете. Там ещё было написано что-то занимательное… Но, боже-боже, как же долог этот траурный спуск. Как сведущ этот полукруглый свод. Как сосредоточены будничные лица горожан… Ежедневно совершают они сей обряд.

«А крутенький спуск-то, крутенький», – мелькнуло у Антона в голове, – «с непривычки так и тянет вперёд всем корпусом».