Константин Кантор - Быстрее вечерних волков. Отрывки из маршрутного дневника

По слову исследователей античных текстов, древнегреческое слово «агон» означает миг максимального умственного и физического напряжения, (например, во время погребальных состязаний, – состязаний в честь погибших воинов).

Всё-таки агон действие ритуальное и рассматривать его как некое спортивное мероприятия, – не вполне корректно. Наш зимний выход в горы афганского Бадахшана стал для меня символом такого агона. Пока мы добирались за визами в Хорог, докупали провиант и бензин, а потом караваном ехали в Ишкашим, в душах зрело предчуствие состязания с самым сложным противником, – с собой. Переход афганской границы и оформление пермитов в Султан-Ишкашиме, были для нашей группы уже привычным делом и тоже не пугало.

Древние люди любили говорить красиво, (вспомним речь Ахилла в собрании мужей, – его речь построена по всем канонам античной риторики, и даже швыряние жезла оземь, – тоже своеобразная фигура речи, вернее, знак гневного и презрительного окончания речи). Соответственно, – если уподобить бадахшанских мужей древним, и говорить размеренно, но лаконично, следя за своими эмоциями и жестикуляцией, можно добиться успеха в любых переговорах. В Лянгаре было холодно, и у духовного лидера провинции, – Пира Шо Лянгари мы жили, проводя дни в коротких перебежках между административными и полицейскими укреплёнными сараями и дуканами. Докупали шоколад, самосад мерзкий грязный бензин (для мультитопливной горелки). Организм ещё не включился в работу, и поэтому вся группа мёрзла на любом месте и ходила в пуховиках даже в натопленных помещениях. Пару дней мы «праздновали лодыря» потому что Санглич попытались захватить недружественные режиму группировки и ехать в Лянгар было нельзя. Когда мы ехали по горной дороге в сторону Лянгара, то различили звуки выстрелов. До последнего мозг каждого слышавшего сопротивлялся, отказываясь верить, что звуки хлопков, где-то вдалеке на периферии морозного пространства, – это выстрелы. Эта тревога не была агоном, – за рулём колесницы сидел человек из дома Шо Лянгари, и наши жизни целиком зависели от его навыков. Внутренне я весь сжался, сжал челюсти, так, что зубы заскрипели и оскалился. Время потекло очень медленно. Колесничий крутил головой, чуть ли не на триста шестьдесят градусов, как будто хотел углядеть стрелявших, (очень вредная привычка, – водитель должен следить за дорогой). Я сделал то, что умею делать очень хорошо, – высунул в окно камеру и нажал на кнопку «rec». Наш стратег заставил водителя продолжать движение. Голос у него был как у робота, – со стальными обертонами. Задача была простая, – ехать во что бы то не стало, не останавливаясь. Так было больше шансов не превратиться в мишень.

Когда звук выстрелов стих пропал и страх. Все принялись шутить. Водитель даже врубил кассету с песнями Ахмеда Зоира. Песни Зоира были вполне себе европейские, – можно было уловить и мелодии АББЫ, переложенные на восточный манер. Пришло время покидать тёплый салон автомобиля, – наш Стикс мы переплыли. Теперь, по законам мифа, оглядываться назад и сожалеть нельзя, – иссякнут моральные силы. Мы растентовали багажник и сгрузили наши рюкзаки. Вот теперь вес, который предстояло нести на своих плечах был очень в тягость. Это те же тридцать килограмм, что и всегда, – но первые дни марша этот вес прижимает тело к земле. Мы распрощались с водителем, условились о дне и точке рандеву через две недели. Он помахал рукой, прыгнул в свою украшенную портретом Ага-хана колесницу и укатил в Лянгар.

Нам нужно было, не смотря на мороз, снять с себя пуховики, запаковать их под клапана рюкзаков и отчалить наверх, – к безымянным высотам. Первые два дня шлось тяжело, но это не было агоном. Обычный марш, – не более того и не менее того. Угрюмые облака нависали над горными грядами, и солнце больше не показывалось и не радовало нас теплом. Словно мы погрузились в мрачное и холодное царство Аида. Не в само царство, но в его преддверие. Заход на ночёвку мы сделали по ранним сумеркам. Поставили три наших палатки, напилили лавинной лопатой снежных кирпичей и обложили наши кущи. Первую ночь собрались в командирской палатке и устроили возлияния. Ночью температура была -35, но от общей усталости и угнетённости организма, холод ощущался не критично. Помню, как ночью много раз ворочался на пенке, и чувствовал, как через щели и трещины моего каримата уходит драгоценное тепло. Потом я забывался коротким сном и крутился на куске своего коврика, боясь съехать с неё и отморозить какую-нибудь важную часть тела. На вторую ночь шагалось уже легче, вещи в рюкзаке легли как надо, а в сон я провалился без сновидений.