Геннадий Ананьев: Встревоженные тугаи

Это была давняя и запутанная история. Узнал о ней Антонов шесть лет назад, когда принимал заставу. Предшественник его рекомендовал завести дружбу с лучшим местным охотником и следопытом, любимцем заставы, ее палочкой-выручалочкой, когда возникала нужда распутывать заковыристые следы, Дорофеем Александровичем Янголенком. Антонов согласился без слов, и они втроем поехали на охоту в камышовые разливы. У костерка после удачной вечерней зорьки Дорофей Александрович стал рассказывать Антонову, как новому начальнику заставы, о себе, что родился и вырос здесь, среди тувинцев, даже успел повоевать с белоказаками и бандформированием из местных богатеев в коммунистическом отряде. И вдруг, без какого-либо перехода, посоветовал Антонову:

– Ты, Сергеич, правду должон найтить. Без того ты не командир будешь.

– Какую, Дорофей Александрович?

– Не шпорь. Мотай на ус. Нынче вот хотят колхоз в совхоз переладить. Хорошо ли, суета ли сует, не могу судить пока. Время покажет. Я об ином. На директора метят племяша Мергена. Как же верховодить племяшу того, кто откочевку уводил? Уразумел?

– Не очень.

– Мерген, стало быть, – меткач. Бульдурука, значит, – птаха такая, поболе чирка, – могет влет свободно сбить. А бульдурук, что тебе пуля винтовочная летит. Их, Мергенов и Мергенбаев тут, что у нас Иванов. А тот, о ком тебе толкую, – джигитом заставы был. Добровольным бойцом, стало быть. Следопытом. Он костью в горле у богачей торчал. Я-то с ним в друзьях не ходил, по годам он старше был, но знакомы мы были хорошо. Он меня на следопытство натаскивал. Хорош был. Зело хорош! Плечища – косая сажень. Камча, плетка по-нашему, чуть не в руку толщиной. Малахай, шапка, стало быть, лисий на голове и в лето. Улыбчивый. Баи здешние его конокрадом прозвали. А оно ведь не так все. По нашим-то временам дико, а тогда – кто посильней да побогаче так и норовил соседа обездолить. Обидеть, стало быть, и под себя подмять. Вот и бандитствовали богачи. Помню, один бедный род начисто обчистили. Те – к Мергену: помоги, дескать. Прыг он на коня и – в горы. Недельку спустя ворочается. Стабунил парней, кто посмелее, и с ними – обратно в горы. Воротились они и с овцами, и с лошадками. Поболе прежнего пригнали. Вот так всегда Мерген поступал. Разве конокрады такие? Когда красноармейцы посты тут повыставляли, он сразу к ним подался. Так с ними и дружил, будто службу нес. Ни сна, ни покою тебе. Карабин при нем, конь справный да послушный. Контру и бандюг разных били сперва, после взялись за тех, кто опий носил, золотишко да тряпки разные, шелковые, панбархатные. Мергену, бывало, лишь след увидеть, а уж зацепиться за него – зацепится. Диву давались. Камень ли, осыпь ли – все одно не отстанет! Повывелись тут контрабандисты тогда. И контра всякая тоже хвосты прижала. А куда деваться им было-стать? Стрельнули как-то в Мергена, так он тут же по следу ретивца достал. А коль скоро колхозы стали ладить, богатеи, как бурятские, так и русские кулаки, оскалились, что тебе волки матерые. И то верно, кому хочется терять потом нажитое. Да и те, кто грабительством жил, тоже жадничали обществу хоть малую часть отдать. Запугивали люд простой. Наши попы адом кромешным, их монахи – еще страшней: будто вселяться после смерти их души в гадюк либо шакалов, если поперек прежних порядков, какие Всевышним установлены, осмелятся идти. И верили люди. За границу давай скот угонять. И сами туда, вместе со скотом. Мы их откочевками называли. Особенно зимой уходили. Когда горные озера замерзали. Они, эти озера, словно ворота распахнутые в горах. К одной из таких откочевок и примкнул Мерген. Гадали мы тогда, гадали, так ума и не приложили, зачем ему было туда соваться? По сей день я не верю, что он изменником стал. Многие не верят. Но разговоры всякие идут. Брожение в селе. А оно ить как: ежели мир да согласие, сила в этом. Хозяйство тоже в гору ладит. А если разлад – неладно такое. И тебе, начальник, спокоя не дождаться. Вот я и толкую: дознайся правды.

Вспомнил Антонов и тот рассказ у костерка, и встречу со старожилами села, на которой страсти раскалились. Одни считали, что Мерген погнался за славой: ему, бедняку, стать в откочевке первым, ему подчинились именитые главы родов, и дурь, стало быть, вскружила голову молодому джигиту, и тут же вопрошали: могут ли быть потомки жадного до славы человека, предавшего родную землю, честными людьми? Другие доказывали противоположное: Мергена направил в откочевку начальник заставы, дабы убедить в пути сородичей вернуться. Мерген, по их утверждению, – герой, и родичи его тоже имеют право на почет и уважение. Антонов пообещал тогда старожилам выяснить правду, но ничего узнать толком ему не удалось. Начальник заставы, как он выяснил, погиб в одном из боестолкновений с белоказаками, в официальных же документах тот уход, о котором шел спор, именовался «Откочевка Мергена». Антонов затеял переписку с ветеранами части, надеясь узнать у них подробности, но безрезультатно. А споры в селе с годами стали затихать, и постепенно прекратились вовсе.