Игорь Веселов - Непересечение

А вот из услышанного за чашкой, и не только, кофе, причем, не задавая лишних наводящих вопросов…. Этот самый Дима, с голубыми глазами навыкате, с недавних пор работает, скорее числится (так сказано), у Аркадия Викторовича в качестве референта в химико-технологическом отделе.

Попал он туда сразу после окончания вуза, вроде как по блату- какие-то родственные связи. Да и зарабатывать надо, ведь уже обзавелся семьей. Должность активно не нравится, коллектив поганый и зарплата не ахти какая, но пока мирится и тихо подыскивает новое место. А это сегодня совсем непросто.

Теперь же, со смертью начальника может все, коренным образом, измениться. Ворохов старается парня не перебивать, при этом не перестает про себя удивляться- чего вдруг, все-таки, вздумалось молодому, годящемуся ему в сыновья, так подробно, еще не дойдя до факта гибели Чугмана, не стесняясь повествовать о своих нынешних заботах. Но терпеливо продолжал ждать, когда тот, наконец-то, заговорит о его интересующем, раз сам проявил недюжинную инициативу к разговору с ним, случайным прохожим.

Иван в меру внимателен и тактичен к собеседнику, и все же вынужден выказать свое недовольство:

– Уважаемый, зачем меня, неизвестного Вам человека, посвящать в собственные переживания? Я ведь не исповедую по будням,– прозвучало сарказмом,-к чему мне эти откровения?

Заказывает уже третий «эспрессо» и наблюдает, как Дмитрий немало смущен.

– Извините, что тяну, но придется дослушать, поскольку я являюсь здесь единственным очевидцем вашего давнего знакомства с моим шефом.

– Как-так? – вопрошается с отвисшей челюстью,– мы с ним не виделись с четверть века! Небось просто бредится, дружила?!

На него, от сидящего напротив, сильно повеяло неадекватностью. А может и у самого не все в порядке с головой? За столом повисла длинная пауза, а кафе вмиг взяло и замолчало.

– Просто я добрый гений Аркадия Чугмана,– произнесено было тихо, перегнувшись, почти на ухо.

Ворохову пришлось даже отпрянуть, шумно отодвинув свой стул. Немногочисленные посетители дружно повернулись в их сторону.

– Тебе надо лечиться, Дима, и немедленно,– только и смог вымолвить старший по возрасту.

– Ладно, теперь к делу,– с лица парня слетает маска положительности- оно становится угрюмым, если не мрачным.

У Ивана же нет никакого намерения дослушивать этого более чем странного. Но что-то останавливает его, и он, было привстав, с целью уйти, снова усаживается. Видя эту неуверенность, Дмитрий позволяет себе улыбнуться.

– Давайте по коньяку и наш разговор обязательно получится,– наглеет назвавшийся «добрым гением», сейчас уже покойного ….*

*Советы самому себе

С возрастом, общение с неуважаемыми тобой людьми, куда интересней подменять ставшим комфортным уединением.

Кокон недоверия давно сидит во мне,

И разъедается им живьем нутро и делается худо,

А в рассуждениях сквозит маразм,

И мы не смотрим друг на друга…….

– И как же будешь доказывать?

– Всего-навсего Вам расскажу: почему не стало Чугмана. Вот тогда легко поверить сможете.

– Ну, давно жду,– натурально выказываю нетерпение. Теперь уже мною подзывается официант ….

С этого самого момента Димина версия о себе, да ко всему прочему его свидетельствования многих фактов по Чугману, плюс знание некоторых подробностей обо мне (что особенно поразило) вызывает, по-настоящему, обалдевание у верующего и пожившего немало.

Концепция своей идентичности у Мельниченко была не в меру оригинальной: любой человек обязательно рожден в сопровождении двух ипостасей- добра и зла. А по-другому их можно назвать, соответственно,– «испытания» и «соблазны». В данном случае он относит себя к первому. И пусть Дмитрий сам физически осязаем, у него нет какой-либо определенной автобиографии. Причем подобное диктуется не им. А собственный образ постоянно изменчив, но всегда с тем, с кем ему предначертано быть где-то рядом. И за всю, более полтинника, жизнь Аркаши, до сегодняшнего дня, представлял собою совершенно разных людей – по полу, по социальному статусу, не старых, но только без малейшего намека на кровное родство. Нет, он далеко не ангел-хранитель, а лишь тот, кто исподволь обеспечивал своему «подопечному» всевозможные коллизии, которые способны «протестировать» (сказано именно так) того, как бы на «грани грехопадения» (опять дословно).

Пока приходится только молча внимать этому умалишенному самозванцу. Ведь все это проговорено почти тезисно, заучено и, аккуратно пресекаются любые мои попытки задать сколь-нибудь встречный вопрос, позволивший, возможно, уличить прямо сейчас, оппонента в огульной лжи.