Сергей Усков - Небесная черная метка

Юноша решительно ринулся в снежную кутерьму. Вдруг – о небо! – послышался слабый вскрик и вслед за ним пронесся шум, какой бывает, когда падает человек. «Ага! – воскликнул юноша. – Я не ошибся. Она здесь! Мои позывные услышаны». Юноша живо подбежал к лежавшему неподвижно человеческому телу, предвкушая многорадостную встречу, схватил за обшлага шубы, приподнял, глянул нетерпеливо в лицо и – отпрянул. Увы! То была не она. В его руках была не прекрасная дева, но маленькая ссохшаяся старушка, похожая на восставшую из небытия мумию.

Он со смущением поставил старушку на ноги, на всякий случай извинился. Реликтовая бабулечка пугливо оглядела незнакомого парня и засеменила мелкими шажками скорее прочь, охая и слабо причитая. Заспешила наперво к детским санкам, на которых лежал засыпанный снегом большущий мешок, взялась за веревку, привязанную к передней поперечине своего неказистого железного помощника, и черепашьим ходом поволокла поклажу.

Неудачливый искатель внимательно, ни на минуту не отрывая глаз, наблюдал за старухой. Что-то в ее облике поражало. Он вдруг захотел дознаться, что же его потрясло. Когда он поднимал старуху и обратил горящий жадный взор на ее лицо – холод прошел по жилам. Жуть! Никогда не приходилось видеть столь обезображенного увяданием лица: казалось, оно давно уже умерло, и бедная бабушка таскает на себе посмертную маску.

Кожа была пергаментного оттенка, высохшая и стянутая глубокой сеткой морщин. Закостеневшие морщины рассекали и стягивали синевато-черные губы так, что три кривых зуба выдавались над ними буграми. Шамкающий рот поминутно обнажал остальные редкие гнилостные обломки, за которые зацеплялся то ли язык, то ли сами губы и щеки – голос дребезжал, шипел и потрескивал, как раритетная виниловая пластинка, которую давно пора выбросить. Брови и ресницы, похоже, напрочь выпали, что и следа нет. Глаза, как у рыбы, неподвижны, круглы и таинственны.

Должно быть, падение старухи, ее испуг исказили и сверх обычного обезобразили лицо, которое в дневном свете, пожалуй, не содержало бы такой уж умопомрачительной доли леденящего и омерзительного. Но в эти минуты… «Ну, ровно Баба Яга, как и Дед Мороз, спешат с одних зимних праздников на другие!» – подумал он. Это непритязательное полушутливое сравнение неожиданно тронуло самые глубины, самое основание сегодняшнего настроя юноши и вызвало целую – вереницу фантастических образов.

Ведьма! Да это же ведьма! Настоящая ведьма!

– Эй, ты! – окликнул юноша. – Ты кто? Почему шастаешь по такой непогоде?

Старуха оглянулась и что-то глухо буркнула. Юноша слов не разобрал – голос ее шипел и скрежетал. «Полно!

Разве это благочестивая бабушка? А что, если нет вранья в старинных преданьях. В какой-то неведомый никому час восстают мертвые из гроба, в полнолуние перед Рождеством собираются ведьмы на шабаш. Земля, ее ноосфера, так пропитывается злом и отчаянием, что происходит обвал неудач, ссор, конфликтов, катаклизмов. А что, если сама верховная ведьма, сама Смерть пожаловала ко мне. Пришла, чтобы посмеяться надо мной, являя собой знак высшего предначертания, толкующего и внушающего, что все мои желания тщетны, что одна Смерть придет однажды и скажет: «Здравствуй, голубчик! Умаялся, поди-ка, бедняжка? Пора и помирать, дружок». Смерть одна – чего нельзя отрицать, что есть непреложная правда жизни. Видение Смерти – это намек на мое будущее. «…И тот, пред кем вся жизнь, расслышал зов могилы. Судьба счастливая дала мне первый день. Судьба жестокая второй мой день послала. И в юности моей не мед я знал, а жало…» [1] К. Д. Бальмонт. Под северным небом. М., изд. В. В. Пашуканиса, 1917 г.

Если мне и впрямь довелось раньше моего часа узреть Костлявую, сделаю же доброе дело: в обмен на свою жизнь вырву у Костлявой тайну гроба рокового. Удача! Удача! В жизнь входит высший свет!.. Однако, это всего лишь очередная чушь, бред, пустая фантазия… и также, однако, истина чаще является, когда разрушен привычный порядок вещей, как ломают скорлупу ореха, чтобы добраться до ядра. Что порой вдохновляет и побуждает творить, создать реальное как будто из ничего? Пустота, оказывается, есть квинтэссенция энергии. И то, что не видит и не слышит один – прекрасно видит и слышит другой. Так же, как разная палитра чувств, развитость и способность улавливать тончайшие движения человеческой души. Бывает, что невидимое и неслышимое оживает и путаешься: это ли голос рождающихся мыслей? Это ли голос высших сил? Или достигших совершенства человеческих душ? Что, если это все одно целое, единое одной природы, и дремлет до поры во вселенских просторах мозга? Войти в такое откровение, как добиться нирваны – сложно и дано не каждому. Я помню сеансы спиритизма. Я присутствовал на них. Присутствовал как раз, чтобы найти опровержение в творимом медиумами действии, уличить в подтасовке, в невежестве и тут же разнести в пух темное суеверие. Дело в том, что моя сестра и ее подруга могут гадать по блюдечку, легко его оживляют, что никак не получается у других. Промежуток времени между Рождеством и Крещением был самый удобный, результативный для гадания. Не было отбоя от желающих задать вопрос и узнать судьбу у всезнающих духов. Вопросы писали на листочках и с умоляющим видом всучивали сестренке-медиуму. Так вот, когда в кромешной тьме, при слабом отблеске дрожащего пламени свечи, блюдечко начинало вращаться, я ощутил присутствие вызванного духа, и даже без блюдца в голове моей проносился ответ на заданный вопрос. И я сверял ответ по написанному блюдечком – ужасался, потому что ответ был один в один с моим, уже присутствующим в моей голове. Оказалось, что способностей к медиуму во мне больше, чем у сестры. Пустота, окружающая нас, на поверку есть бушующий океан. Странное чувство восторга и ужаса потрясло меня. Я быстро вышел из комнаты и никогда больше не участвовал в спиритических сеансах… Однако, я снова отвлекся. Где же старуха? Неспроста она мне здесь попалась. Вдруг да разрешится одна из моих тайных дум».