Ирина Севрюгина - Убей мужа! «Греховными пороки бывают не токмо в деяниях, но и в помыслах». Библия

Каждое утро моя мама провожала меня в Русаковскую больницу, где лежал в одноместном боксе мой ребёнок с перебинтованной головой, один как перст. Голодный, он набрасывался на мою грудь, жадно поглощая пищу, но не наедаясь, по всей видимости, потому что орал громко и требовательно, едва оторвавшись от груди, а может, он просто возмущался от непонимания, почему его так надолго – на целую ночь – оставляют без материнского присмотра. Но правила в этой больнице были таковы, что вечером каждого дня я должна была покидать его и уезжать домой, чтобы на утро снова к нему возвращаться (драконовские правила в стиле фильмов-ужасов). После двух недель мытарств мама мне сказала:

– Вот что, дорогая, забирай-ка ты сына домой под расписку.

– Но врач сказала, что мозжечок у ребёнка ещё не зарос, а кожица в этом месте, как пергаментная бумага, и она не знает, жилец ли он на этом свете, – в страхе, нагнетаемом, как назло, со всех сторон, промямлила я.

– Забирай, – скомандовала мама.

Как медицинская сестра она знала, что врачи обычно перестраховываются, чтобы не нести ответственность, случись чего. Но чего стоило мне пережить их перебдения, они, конечно же, и не догадывались. Вскоре у меня начались осложнения после родов, и меня увезли на «Скорой» в больницу исправлять халтурную работу принимавших роды «аистов», благо бабушка Надя оставалась с малышом.

Папа сына гастролировал. Бабушка Аля не появлялась вообще: у неё был в то время в самом разгаре очередной бурный роман с неким Николаем Ивановичем, ныне уже покойным, так что ей было не до нас. И бабушка Надя отдувалась за всех одна, успешно, надо сказать, со всем справившись. Но и она через два месяца уехала к отцу в Черкассы, так как тот, как дитя малое, без неё не мог существовать и дня. А тут прошла целая вечность – два месяца. Мы остались с сыном вдвоём.

Папа его периодически появлялся между гастролями; спал, ел, разговаривал по телефону и уходил по своим делам. Однажды я случайно сняла параллельную трубку в коридоре и услышала женский голос, вопрошавший:

– Почему ты молчишь? Что, жена рядом?

Меня будто облили расплавленным свинцом. Я влетаю в комнату с глазами на лбу и ору:

– Как ты можешь?

Я так перенервничала тогда, что у меня перегорело молоко. Если бы муж не ползал у меня в ногах, вымаливая прощение и клянясь в верности, я бы уже тогда ушла от него. Это была невыносимая боль. Это даже не ревность, нет, это смертельная обида, причинённая самому слабому в тот момент, беспомощному существу – первородящей матери его ребёнка. Не мне ли он клялся в любви и называл меня единственной, умнейшей из умнейших, красивейшей из красивейших?! А я-то, глупая, думала, что так будет всегда. И вдруг оказалось, что у него есть другая женщина в такой ответственный момент жизни (у меня богатое воображение, не жалуюсь)!

Но я простила его, конечно же, как прощала и после его эгоизм, безучастие в домашних делах и даже жестокость, когда я, намаявшись за день, по ночам не могла встать, чтобы перепеленать и напоить плачущего ребёнка, просила его подойти к нему, разрывающемуся от рыданий, а он бесился и посылал нас обоих далеко и надолго.

Надо сказать, он не сразу воспылал к сыну любовью. Очень долгое время он часто напивался, где-то пропадая сутками и лишь изредка позванивая домой. А однажды он позвонил ночью из студии, где записывал новую песню, и заплетающимся языком спросил: «Ты больше не любишь меня? Теперь для тебя самый главный человек – сын, а я тебе больше не нужен?» Вот оно, мужское эго, возведённое в степень.

Рос и развивался мой сын очень стремительно, быстрее своих сверстников. На пятом месяце сам поднимался, чтобы сесть, на шестом подолгу ходил, держась за мои руки, по нашей с отцом кровати взад-вперед. А кушать любил много и потому весил прилично, так что ножки от ходьбы к шести месяцам искривились, как у кавалериста.

Ползать он не стал, сразу пошёл, сначала по манежу, потом по стеночке самостоятельно. Называла я его Нюсей (от слова манюся). А вот зубы появились поздно: только к году первые четыре выросли после поездки к бабушке Але на подмосковную дачу, видимо, от свежего воздуха. Зато разговаривает он с года и трёх месяцев. Как-то утром проснулся и говорит: «Мама, вставай!» Я так и подскочила от удивления. А ещё через месяц он заявил: «Пойдём гулять!»

В этом возрасте мой ребёнок очень полюбил книги и легко различал предметы на картинках: реакция быстрая, память великолепная. Он приводил меня в неописуемый восторг своей ранней сообразительностью. Вскоре он уже узнавал почти всех животных в книге «Атлас мира» и очень был горд своими познаниями. И уже рассказывал два стишка, которым его научила бабуша Аля.