Дмитрий Шадрин - Картофельный обряд

– Копай здесь, – машинально пробормотал Скорик.

Что-то хрястнуло на кухне. С таким же звуком лопата вонзилась в затылок полумертвого Паленова. Содрогнувшись, Скорик опомнился и торопливо поднялся, чтобы выключить телевизор. Но телевизор и не был включен. Все это время Скорик пялился на темный экран. Чтобы опять не впасть в ступор и не выпасть в осадок, он закружился по квартире. Повсюду Скорика преследовали звуки флейты, виолончели, скрипки и альта. Моцарт слышался в вое полицейской сирены, в истерических рыданиях автомобильной сигнализации. В темноте ванной комнаты внезапно загорались зеленые кошачьи глаза. На кухне за шторой таился незнакомец со скрипичным футляром.

– Копай здесь, копай здесь, – бормотал Скорик, шаркая туда-сюда и не находя себе места.

Квартира стала как чужая. Мебель сторонилась Скорика. Дверные косяки так и норовили задеть колено, плечо, локоть.

Внезапно он почувствовал себя так, словно оказался на дне глубокой ямы, которую сам себе и вырыл. Осыпаясь, зашуршала земля. Скорика пробрал сырой холод. Передернувшись, Скорик остановился и прислушался… Колючий наждачный звук оборвался. Так это же тапочки шаркотню наводят!

– Копай здесь? – пробормотал Скорик, с укоризной покосился на темный дверной проем комнаты, и тот осклабился могилой. Во рту пересохло. Не выдержав, Скорик выскочил из квартиры.

На лифте поднялся на седьмой этаж и позвонил в черную железную дверь напротив лестницы. Дверь торопливо лязгнула и приоткрылась. В дверной щели натянулась железная цепочка. Выглянула Степановна и выкатила на Скорика выпуклые настороженные глаза. Обрюзглое, покрытой обвисшей кожей лицо, крупный красноватый нос, черные усики над верхней губой.

– Чего тебе? – спросила Степановна.

Скорик сглотнул и пробормотал:

– Копай здесь.

– Совсем закопался что ли? – Степановна покачала головой и вздохнула. – Деньги-то есть? – Скорик кивнул. Степановна сняла цепочку и открыла дверь. – Входи, – Скорик вошел. – Обожди, – Скорик кивнул.

Степановна, покачиваясь из стороны в сторону на ногах-тумбах, оплетенных вздувшимися синими венами, прошла на кухню. Взгляд Скорика скользнул по картине, висевшей на стене в коридоре: похожая на вареный картофель обнаженная толстуха развалилась на козетке. Из комнаты доносилось вяканье телеведущего. Оттуда вышла черная кошка, села за порогом комнаты и уставилась на Скорика зелеными глазами. Скорик поежился. Из кухни вернулась Степановна. Она протянула Скорику полтора литровую пластиковую бутыль с мутной жидкостью. – На вот… Полечись… Может, откопаешься.

Расплатившись, Скорик вышел на площадку. Дверь за ним закрылась, лязгнув дверной цепочкой и замками. Дрожащей от нетерпения рукой Скорик открутил пробку и, запрокинув голову, сделал три больших жадных судорожных глотка. Это оказалось забористое пойло из картофеля. К горлу подступила тошнота. Скорика едва не вывернуло. Еле сдержался.

Вернувшись к себе, включил свет в коридоре, на кухне, в комнате; включил телевизор и сел перед ним на край дивана. Под «Однажды в Америке» он стал давиться картофельным самогоном и морщиться. Комната наполнилась острым запахом сивухи.

Когда в пластиковой бутылке осталось всего ничего, на экране появился незнакомец. Под пятнадцатый квартет Моцарта он принялся жонглировать картофельными клубнями. Потом он сел на стул и стал длинным ножом чистить картофельный клубень. В клубне Скорик узнал своего двойника. По голове прошлась обжигающая боль. Как будто снимали скальп. Кошка потерлась о ногу незнакомца, сверкнула с экрана на ошарашенного Скорика виноградинами глаз и задребезжала дверным звонком.

Скорик проснулся. На экране улыбался обкурившийся опиума Роберт де Лапша. Настырно дребезжал и булькал дверной звонок. Скорик поспешил в прихожую. Открыв дверь, он побледнел и отшатнулся. На площадке в грязной мокрой одежде, с землистым лицом и всклокоченными волосами стоял, слегка пошатываясь, Палёнов.

По скальпу Скорика пробежал бритвенный холод. Палёнов, как ни в чем не бывало и к себе домой, вошел в прихожую. На Скорика пахнуло сырой землей.

– Так ты что же того… не того, – пробормотал Скорик, вспоминая слово. – Живой что ли? – наконец все-таки вспомнил.

– Выпить есть? – Палёнов прислушался к запаху самогона. Его ноздри затрепетали, то раздуваясь, то стягиваясь. Поводя носом, он двинулся в комнату, оставляя на линолеуме грязные разводы. Он схватил со столика пластиковую бутылку с мутной жидкостью, упал в старое кресло с дырами на подлокотниках и продавленным сиденьем. Глухо прорычав, сжал зубами крышку и отвинтил ее. Запрокинув голову, Палёнов стал жадно пить. Кадык подергивался, из груди вырывалось хриплое бульканье.