Владимир Антонов - Дом на Дворцовой

– Да что ты, миленький, где ты здесь иудеев увидел? Мы же все православные как один, как и ты. Только вчера с Гришенькой перед образами молились в селе, что в-о-о-н за тем холмом. Гриша, что ж ты ему крест свой нательный не покажешь, чтоб, наконец, отвязался. А ты, казак удалой, спрячь револьвер свой и слезай с коня. Я тебе погадаю и воды дам напиться. Слезай!

Удача сопутствовала табору и дальше во всё время его кочевья с восемнадцатого и до начала двадцатых годов по степям, лесам и полям погрязшей в гражданской войне России. Однажды, когда кочевники остановились после долгого перехода на отдых на окраине небольшого села недалеко от города Уральска, случилось забавное, как нельзя лучше раскрывающее сущность Гриши. Пока цыгане раскидывали шатры и разводили костёр для приготовления похлёбки на вечер, он пошёл в село, чтобы выменять немного самогону для умиротворения дорожной усталости. Мужиков в селе не оказалось по причине давнишней повальной мобилизации. Так – пара пацанов малых да деды девяностолетние. Но топить по пятницам баню никто не отменял. Сегодня как раз была пятница. Все сельские вдовушки и молодухи парились по-чёрному в бане на берегу пруда. Проходя по селу мимо, Гришка услышал смех и бабье повизгивание. Это его насторожило, как кота мартовского на крыше дома, услышавшего «мяу» соседской кошечки. Потом обрадовало, потому что визг увеличился и стал громче… Инстинкты обострились, и в это же мгновение открылась низкая дверь… Из неё чёрные от сажи выскочили одна за одной несколько селянок и плюхнулись по очереди в пруд, предоставив не верящему в своё нечаянное счастье Григорию возможность беспрепятственно любоваться их прелестями. Плоть взыграла и напряглась. Через несколько мгновений он уже барахтался в пруду раздетый и в свою очередь желанный всеми обездоленными деревенскими бабами… Табор устал ждать и ушёл без него. А Гриша… А что Гриша? Он ещё две недели предавался радостям жизни, беря от неё этот подарок, как должное за голод и пролитую на войне кровь. За опрокинувшую навсегда его мир злобствующую в размах революцию и за неизвестное безрадостное будущее. То, что революция идёт и распространяется самостоятельно без него, Гришу не волновало. Ему не хотелось быть её частью и служить ей ему тоже не хотелось. Позже на вопрос, что он делал, когда вокруг гремели революционные страсти, он обычно отвечал, что революции сочувствовал всегда. Но в связи с болезнью из-за перенесённого ранения, приковавшей его к постели, принять в ней участия так и не смог. «Извините, товарищи, вот справочка». Внешностью он был прямой противоположностью брату. Резкие черты лица, нос с горбинкой, тёмные и немного вьющиеся волосы. Это делало его похожим на цыгана. А к цыганам он тянулся и всегда их любил. Из под волос выглядывали кончики слегка оттопыренных ушей. И улыбка! Белозубая и редко покидающая Гришу. Разве что, когда уж очень хотелось есть.

Лёгкий характер Григория не соответствовал ни духу свершений, ни настроениям в России. Но именно благодаря этому характеру и Нининым золотым побрякушкам, доставшимся от отца, они пережили голод, болезни детей, смерть дяди Коли, опять голод, новые болезни. В начале тридцатых семья Козловых представляла из себя обыкновенную советскую семью ниже среднего достатка, в составе которой невозможно было предположить выходцев из непростого сословия (не про Гришу разговор). Став мужем Нины, овдовевшей в совсем молодом возрасте, Гриша продолжил то, что так хорошо удавалось его брату Ивану. Он стал исследователем и отчасти даже первооткрывателем её загадочного тела. Упругого, красивого, как у античных Афродиты или Венеры. Гибкого, как плакучая ива, отвечающего на ласки мужа неудержимыми взрывами страсти, которые, в свою очередь, доводили Гришку до исступления. В такие моменты он любил Нину с яростью, сравнимой только с той, с которой он вёл в ту «Георгиевскую» атаку эскадрон в 1916-м! Нинина страсть и Гришина ярость в любовных утехах не сделали их счастливыми. Он часто пропадал где-то. Потом она узнавала, что вовсе не на работе и не по делам. Пропадал Гришка чаще всего либо в таборе, который влёк его вольной жизнью своей, неподвластной всяким катаклизмам и указам про осёдлость цыганскую. Либо около очередной юбки, взбудоражившей его природу. Ничего поделать с собой он не мог. Он просто был такой – «разухабистый», безрассудный, яростный и яркий. Такие нравятся женщинам и своего не упускают! Именно тогда, в самом начале тридцатых, Нина впервые со времени их разлуки получила весточку от старшей сестры Натальи. Сестра пару лет назад вернулась уже не в Петроград, а в Ленинград – город имени великого творца пролетарской революции и одновременно немецкого агента Вовы Ульянова-Ленина. Наталья предлагала младшей сестре подумать о возвращении: «Настя уже вернулась; о жилье, работе и прописке я позабочусь. Слыхала, что у тебя уже четверо, так ты не волнуйся. Дочек в детский сад устрою. В общем, возвращайся!».