Валерий Попов: Любовь эпохи ковида

Когда мы еще шли туда, Игорек повторял:

– Экстаз! Экстаз! Чтобы занять у родственников денег – нужен экстаз!

Но когда мы вышли от бабушки в мой любимый московский двор с нагретыми солнцем красными кирпичами, с постоянным, почти ощутимо сладким, пением из окна (знаменитый тенор) и горьким запахом мутно-зеленой полыни вдоль стен, я увидел вдруг, что и Игорек растроган.

– Какая бабушка у тебя! – растерянно, что случалось с ним редко, проговорил он. – А я боялся, думал: жена академика, встретит нас надменно, в пенсне!

– Ты забыл ее, что ли? – сказал я, почему-то смущаясь.

Женой академика я и не помню ее – развелись до моего рождения. Всегда душевной была. Не хлыщами ли мы ей показались?

– Ну все! – я взял бразды правления в свои руки. – По-прежнему – бедность, но уже не мучительная! Вперед!

Помню сияющие цветы и листья на подсвеченном витраже станции «Новослободская». Как сейчас, вижу нас, озаренных тем светом. Обожаю эту станцию и теперь – в каком бы горе ни проезжал, сразу же настроение улучшается.

И вот мы поднимаемся из подземелья возле Кремля.

– Красиво! – восклицаю я, но тут же спохватываюсь – не покажусь ли я слишком сентиментальным?

– Ну, старина Фьораванти, конечно, сделал, что мог, – говорит мой друг снисходительно. – Но что он мог? Бедняга!

Беднягами как раз только что были мы. А он… всё же построил Успенский собор.

– Даже производство кирпича пришлось налаживать ему в Москве – прежний, видишь ли, был плох.

Бедняга Фьораванти!

– А ты, что ли, не наладил бы? – спрашиваю я.

– Возможно, – сухо сообщает он.

Как можно жить рядом с таким великолепием и не восхищаться? Но Игорь Иваныч важничает и, как всегда в такие минуты, нашлепывает нижнюю губу на верхнюю до носа и закатывает глаза. Как сейчас помню то свежее московское утро и мой восторг: замечательный у меня кузен, и как мне повезло, что он есть! «С ним – как за каменной стеной… пусть даже кирпичной, которую он не совсем одобряет», – думаю я, пряча ироническую усмешку, никак не умаляющую значимости Игорька в моей жизни. Эту реплику, про значимость, я тоже произношу мысленно, но уже вполне всерьез. С таким проводником! В глубь веков!

– А в мавзолей не зайдем? – указываю я на творение уже нашей эпохи.

Ну-ка, что скажет тут? Вдоль кремлевской стены длинная очередь тянется к мавзолею. Надо как-то сбить спесь с Игорька: вон какая очередь…

– Сейчас – нет, – произносит он и снисходительно добавляет: – Для представителей истеблишмента существуют спецэкскурсии.

– А когда?

– В специально выделенное время! – чеканит он. – А сейчас у нас…

И мы погружаемся с ним в мир роскоши. На самой фешенебельной улице Москвы – улице Горького, – в «Парикмахерской № 1» (ну а в какой же еще?), у лучшего мастера (которого Игорек похлопывает по плечу, хотя тот намного старше нас) мы сделали из наших пышных тогда кудрей два ослепительных кока, торчащих вверх и вперед, и пошли вдоль красивых витрин «в поисках мимолетных наслаждений», как чуть вычурно, но абсолютно соответствуя своему стилю, сформулировал Игорек. Можно, конечно, спросить: а почему мимолетных? Но когда он в «словесном полете», лучше его не сбивать, а слушать и наслаждаться.

Парадная Москва в середине пятидесятых была в отличнейшем состоянии. Дома в стиле «сталинского ренессанса», впитавшего в себя всю декоративную пышность ушедших эпох, были еще новые, яркие, и когда ты, задрав голову, любовался ими, было ясно, что лучше ничего на свете не может быть. Улицы были чистые, ухоженные, в магазинах сиял мраморный пол, продавщицы ласковые, в крахмальных кокошниках. В магазине «Фрукты», рядом с высокой аркой, каждое яблоко было румяно, лежало на отдельной пергаментной гармошке и сладко пахло. В Столешниковом переулке, плавно стекающем от главной улицы вниз, мы зашли по моей просьбе в магазин «Российские вина» и там ощутили «запах порока», сладкий и слегка липкий. Имелся тут и «разлив», откуда неслись веселые голоса, но Игорек, поморщившись, сказал: «Это не элегантно», – и вопрос был закрыт. Потом, целую нашу жизнь, фраза «это не элегантно» спасала нас от непродуманных решений.

И мы пришли с ним в знаменитый тогда «Коктейль-бар» (первый такой в России), где, по словам Игорька, «собираются все наши», и где он уверенно изображал завсегдатая (в шестнадцать лет!).

– Славик, умоляю! – высокомерно обращался он к красавцу-бармену. – Сделай мне два «Манхеттена», как обычно. Ну, ты знаешь.