Лариса Сегида - Дневник Дракулы

Ни час, ни другой не изменили моего положения. Я устроилась на корточках, спиной к двери, и, вспоминая скудные, язвительные отцовские ремарки в адрес бабушки, пыталась нарисовать в голове ее образ: высокая, худая, властная, бесполезная, как чучело в огороде, на которое давно перестали обращать внимание птицы, беспардонно усеивая его своим пометом. Периодически я постукивала, как дятел, в могучую дверь, но ответную тишину нарушали все те же звуки, и не проявлялось в сумраке подъезда ни малейшего желания хозяйки взглянуть на свое потомство.

Прошло много времени, я замерзла в маечке и шортах в прохладном подъезде, меня тянуло в сон, когда я почувствовала, что по ту сторону двери, прилипнув к ней, стоит живое тело, дышит, и в замочной дырочке я увидела глаз. Я отошла подальше, чтобы меня можно было лучше разглядеть, показала пустые ладони, мол, без оружия, с доброй мыслью, улыбаюсь и прошу открыть мне. Глаз сверлил меня долго, я стала похожа на сфинкса с улыбкой Леонардо: «Бабушка, это я, Дина, дочь Прометея». Наконец дверь поехала от меня в глубь квартиры. Волна старческой затхлости щипнула мне ноздри, и я с той же дурацкой улыбкой шагнула в таинственный полумрак квартиры.

Несколько минут я привыкала к темноте, ощущала на своем плече дыхание родного мне существа, мне не было страшно или брезгливо, теплые капли боли шлепались о мое темя, и мне показалось, что эта квартира на пятом этаже дома-замка и есть моя праймери, мой мектеб, а я всего лишь табула раза, пустой ноль, напичканный бук-вами, словами, цифрами, схемами, формулами, рецептами, мусорное ведро с отходами, порожденными социумом с его законами, нормами, нужными и ненужными науками, авторитетами, кумирами, идеалами, книгами, музыкой, фильмами, картинами, которые поедаются из поколения в поколение каждым винтом общественного организма и должны быть переварены и мною: истина и вера, постулируемые власть держащими. В памяти вспыхнула популярная на школьных смотрах строя и песни песенка « Шагать и верить тем, кто за рулем ».

Я притянула к себе маленькое, тщедушное, дрожащее тельце, наша дрожь превратилась в одну большую волну, которая заставила нас плакать беззвучно и сухо, как двух старых солдат.

Приступ меланхолии закончился, когда старушка вы-скользнула из моих объятий. Она пошаркала по огромному тоннелю-коридору в гостиную, молчаливо требуя проследовать за нею. Низенькая, треугольной комплекции, с расширением к низу, она легко опустилась на стул, на котором показалась мне Елизаветой на троне. Прозрачные короткие волосы, лицо-пустыня с множеством песчаных барханов, водянистые глаза, зрачки которых уже давно растворились в белках, что напомнило мне студень, корявые сучки-пальцы с вросшими в кожу серебряными кольцами, в тон им серебристый атласный халат в пол с аккуратной штопкой во многих местах и белый накрахмаленный чепец. Последний был важным и заключительным штрихом ее стиля, стиля всех стилей, по сравнению с которым все новомодные штучки показались мне безвкусным чванством самовлюбленных до патологии «дерзайнеров».

Она руководила мною одним взглядом, тянула к себе, как всадник лассо с жертвой. Я позабыла время в ее магнетическом облаке. Бабушка восседала за овальным столом так неподвижно, что даже древний стул под нею молчал.

Допроса не последовало. Она медленно изучила содержимое моего паспорта, свидетельства о рождении, аттестата о среднем образовании, студенческого билета, фотографии своего блудного сына, невестки, мои в младенчестве и отрочестве, глубоко, тяжело вздохнула и отодвинула, чуть брезгливо, бумажную кипу на край стола.

– В вашем пользовании эта гостиная, софа, два венских стула, письменный стол у окна с пятью выдвижными шкафчиками, два из них – для особо важных бумаг – запираются на ключ, – она три раза стукнула маленьким фигурным ключиком по столу. – Малая и большая пуховые подушки, верблюжье одеяло, белый и цветной комплекты белья. А вот этот стол, – теперь она постучала костяшками по овальной столешнице, – этот стол прошу не беспокоить. Не садиться за него и не мучить своими глупыми писульками. Исключите шум и телефонные звонки. Это… МОЙ… дом, – oна делала паузу на каждом слове этой фразы. – Прошу вас понять глубинную суть моего высказывания!

Она исчезла. Мои глаза привыкли к полумраку, казалось, все стояло здесь без движения несколько десятков лет в ожидании моего появления.

Мебель излучала густой благородный свет и покой. Окно было зашторено тяжелыми бархатными портьерами песочного цвета с длинными темно-желтыми кистями. На стенах висело несколько картин в старинных лепных рамах, золоченных настоящим сусальным золотом, а не бронзянкой. Всюду царствовала природа в разное время года, но, похоже, в одной и той же местности, незнакомой мне, но такой манящей и родной, будто когда-то давно я воочию наслаждалась ею. Холмы, горы, не каменистые, а увитые зеленью, низкие домики с глинобитными или плетеными стенами и тростниковыми крышами, кое-где мозаика на фасаде дома в сочетании красного, белого, синего и черного цветов. Райские места. Мне сразу вспомнились родные серые и перекошенные деревенские шедевры и еще сильнее захотелось запрыгнуть в этот картинный мир.