Вероника Капустина - Шибболет

Ты, повторяю, жив, а прочих нет.
Выбрасывая новые «прощай»
в холодный, по ночам горящий свет,
в тебе одном вращается праща.

Поживём, пожалуй, молча и врозь,
Неспеша старея, ровно дыша.
Если кто увидит меня насквозь,
он решит, что сердце— вроде ежа.

Сердце в тесной клетке, в глухой норе,
в нежно-колкой шкурке, в кромешной тьме—
лаковый каштан в своей кожуре,
тихий заключённый в своей тюрьме.

И какой ещё ни придумай троп,—
Для кого? Ведь мы же молча и врозь.
То есть сердце— это маленький гроб,
и болит отчаянно каждый гвоздь.

Бежать, бежать… и остановиться,
отплыть и лечь, и смотреть на берег,
в замке копаясь вязальной спицей,
каких в шкафу ожидать Америк?

Не спать, не спать… и уснуть под утро.
Скучать, скучать… и забыть на вечер.
Как дыры эти зияют мудро:
длиннее ночи, сильнее встречи.

Упал туда, полежал и вышел.
Дожил до лета, сумел не спиться…
Вздремнул— и ожил. Скучал, но выжил.
Блестит бесцельно стальная спица.

Я плыву из последних сил,
хочешь— верь мне, а хочешь— нет.
Но уж если меня спросил,
если слушаешь мой ответ,

то узнай, что всех нас опять
тайно бросили в бездну вод.
Если ты это будешь знать,
может, кто-нибудь доплывёт.

Море, море со всех сторон,
и кораблик встаёт на рейд.
Это снится мой давний сон,
благосклонно кивает Фрейд.

В южной тьме не заметит он,
как трепещет ночной платан.
Кто-то высветлен и влюблён,
кто-то в белой рубашке там.

И сигналит вовсю листва
отдалённому кораблю,
и закатаны рукава
у рубашки, как я люблю.

Персонажи счастливых снов
все молчат, о чём ни спроси,
а несчастных— так много слов
говорят из последних сил.

Я-то сон и плыву во мглу,
но платан и кораблик— явь.
Подремли, прислонясь к стволу—
я к тебе добираюсь вплавь.

Я бы жизнь провела,
скользя рукой по руке—
словно вниз по реке,
пока не проглотит мгла

комнату и меня,
шум за окнами, мат,
падающий, звеня,
подтаивающий март,

пошловатый мотив
с настоящей тоской.
Мгновенье цепко схватив,
придерживаю рукой.

Над жизнью любой образуется туча.
В неё собираются ревность и ярость.
Туда потихоньку, кряхтя и канюча,
с грехом пополам поднимается старость.

А ты остаёшься внизу, и за нитку
держа этот шар грозовой и огромный,
похож на большую больную улитку,
улитку, которая стала бездомной.

Призывно звенят сказки мёртвого леса,
и звери попарно выходят из мрака…
И всех наших ссор дымовая завеса
уже не спасёт от обычного страха.

Ночные облака
Над спящими домами
Колеблются слегка,
Как сумрачное знамя.

Окончилась война
Большой победой утра.
Бледна и холодна,
Просыпанная пудра

На лица пустырей
Ложилась. Потепленье…
Чугунных батарей
Холодные колени,

Звонки из темноты
И радиотревоги,—
Все ждали, чтобы ты
Спустил с кровати ноги.

Но некто— на ином
Настаивал несмело.
Являясь только сном,
Он ничего не делал.

Он был неуязвим,
Он спал и снился разом.
Пока мы спим— мы спим.
Ко всем словам и фразам

Мы глухи. В нём была
Усталость высшей пробы.
И утренняя мгла,
И круглые сугробы,

И то, что он молчал
Молчанием бездонным,—
Привязанность к ночам
И верность побеждённым

Будило в нас опять…
Ничто не важно, кроме
Того, что можно спать.
Там нас никто не тронет.

Кто неотступно думает о ком-то,
Как будто бы по гулким анфиладам
За ним идёт, и ни в одной из комнат
Им никогда не оказаться рядом;

Кто радостно старается всего-то
Чужое мысленно поймать запястье,
Чья глупая и странная работа
И есть так называемое счастье;

Кто привязался к мыслям, – так слепому
Уже не выйти без его собаки,
Идёт по свету, для него пустому,
За поводок цепляется во мраке;