Array Сборник - Так [не] бывает

Мы тут все ловим рыбу, и я тоже когда-нибудь буду. Возможно, даже под началом Зеппа Гшвендтнера, мама говорит, это было бы хорошо. У нас тут считается, что Зепп Гшвендтнер – отличный капитан и удачливый моряк, и ходить с ним на одном судне – лучше и не придумаешь.

Но я надеюсь, что мне все же удастся уговорить господина Гшвендтнера научить меня летать. Пока он не поддается на мои просьбы, хотя про небо я знаю уже очень-очень много. Я не отчаиваюсь, госпожа Гшвендтнер, его жена, говорит, что рано или поздно Зепп Гшвендтнер обязательно смягчится, согласится и пустит меня в самолет. И я поднимусь в небо.

– А потом заведем собаку. Дворняжку. Возьмем из приюта или вообще на улице подберем. Дворняги – лучшие друзья на свете.

Ида часто так говорила. Возможно, ей казалось, что собака – вершина уюта, высшая точка всех желаний, что-то, что появляется в последнюю очередь – когда все вопросы решены, все проблемы в прошлом, все слезы высохли, а все враги мертвы и больше никогда не побеспокоят нас. К собакам я была равнодушна, но неизменно отвечала:

– Дворняги, конечно, лучшие.

Мы с Идой познакомились около года назад: в городском парке, возле пруда с двумя томными деревянными русалками. Я никогда не знакомилась на улице и вообще не представляла, как это могло бы со мной произойти. Оказалось, очень просто: привет, меня зовут Ида…

С ней вообще было просто. Она приходила и уходила, ничего не просила, ни о чем не спрашивала. Никогда не оставалась на ночь, как бы я ее ни умоляла, никогда не оставляла меня у себя. Сколько бы ни было времени, она рано или поздно говорила: «Я вызову тебе такси». И вызывала, и я уходила из ее маленькой квартиры на пятом этаже. А в общем меня никто и не спрашивал.

Я носила ей цветы, покупала у глухой старухи на углу. Она читала мне стихи, очень любила Пушкина.

– И, как чижик в клетке тесной, дома буду горевать и Наташу вспоминать! – говорила она уходя, и обязательно добавляла. – Собаку мы назовем Наташей – в честь тебя.

Я смеялась:

– Как ты себе это представляешь? Собака Наташа!

Это было легко, смешно, нежно – и чудовищно пошло. Это было некрасиво, невыносимо, неправда – и очень хорошо. Мы носились по городу, обедали в кафе и пили вино на крышах, обменивались смс-ками и письмами, смеялись и плакали, созванивались каждые полчаса, почти не касались друг друга – и говорили, говорили, говорили.

А ночами – теми ночами, когда Иды не было рядом, – я маялась от стыда и думала, что надо бы завязать, уйти, исчезнуть. Лучше всего – без предупреждения, не оставив даже записки, перестав отвечать на звонки. И свет, свет не включать в квартире по меньшей мере неделю! Давно, усталый раб, замыслил я побег… Но где взять решимости его совершить? Каждое утро приносило мне радость – Иду. Я не могла, я хотела быть с ней и ужасно от этого бесилась.

Бесилась и снова и снова покупала цветы у старухи на углу. Ида моя Ида, мне никогда не было так славно, как рядом с тобой. Если я не найду выход, мы обязательно заведем с тобой собаку.

Она успела сбежать первой: просто однажды не пришла и все. Мы договорились встретиться у пруда, на том же месте, где познакомились. Я просидела там несколько часов, продрогла, съела четыре гамбургера и два кокона сахарной ваты. Меня тошнило, а Ида так и не появилась.

В знакомую до последнего пятна дверь я звонила так долго, что не выдержали соседи. Дверь тамбура открылась и на меня уставилась толстая сердитая девица лет двадцати.

– Вам кого?

– Иду… соседку вашу… Из сто пятой. Вы случайно не знаете, она дома?

– Из сто пятой? – девица озадачилась и для верности ткнула пальцем в Идину дверь. – Из этой?

Я кивнула.

– Нет там никого. Давно уже, – она подозрительно прищурилась и дернула носом, принюхиваясь. Но от меня не пахло алкоголем, от меня пахло отчаянием. Из-за девициных ног выглядывали две собачьих морды. Кажется, таксы.

Две недели я ходила как во сне. Снова и снова набирала номер Иды, торчала под ее окнами, которые были темны как мое будущее, писала письма – они не возвращались, но и ответа не было. Каждый свободный день я ходила к пруду. Там-то мы и встретились.

У нее был раздутый живот и тонкие лапы, у нее гноились глаза и уши все в болячках. В жизни не видела более жалкого создания, даже подумала, что ее было бы гуманнее усыпить, чем спасать. Она прижалась к моей ноге и начала сосать шнурок ботинка. Я не планировала заводить собаку.