Илья Коган - Бремя завета. Три под одной обложкой

Но в арабском туалете было почти так же чисто, как в еврейском. Чище, чем в Домодедовском аэропорту…

Я хотел посмотреть гробницу царя Давида. Но как туда попасть?

– Кто-нибудь говорит по-русски? – спросил я на все четыре стороны.

– А что вам надо? – ответили сразу с четырех сторон. И подробно и путано объяснили мне дорогу.

Конечно, я заблудился. Надо было снова спросить. Но улицы были пусты, и только по стене надо мной трудолюбиво семенила вереница замыленных японцев.

Японцы, куда не надо, не пойдут! – решил я, протискиваясь в неизвестную мне дверь. И попал в гробницу царя Давида!

Японцы оказались земляками – корейцами из Казахстана. Русскоязычный гид в лицах изображал кровавую схватку с Голиафом. Корейцы цокали языками, качали головами…

И, конечно, я, настырный, вмешался в обедню:

– А откуда известно, что это могила именно царя Давида?

– Откуда, откуда… – гид растер меня взглядом по стене. – Все знают! И деды наши знали!.. И прадеды!.. Три тысячи лет знали!

Ну, подумал я, твои-то деды знали, кто лежит в Мавзолее…

– А ты высокомерен! – произнес кто-то за спиной.

Я оглянулся – голос показался мне знакомым. Ну, конечно, это был он, все в том же балахоне и с тюрбаном на голове.

– Мошох-мехалей! – продолжал пророк. – Ты ходишь по этой земле, как посторонний! И мысли твои заражены насмешкой, как яблоко червоточиной. А ведь это они должны смотреть на тебя с высоты своей Земли – Земли Завета! Ты еще так далек от Тшувы !

– Далась тебе эта Тшува ! – не выдержал я. – Я прилетел сюда не вспоминать грехи и не каяться!

– Петь и плясать, как царь Давид?

– Встретиться с родными и повидать страну!

– Да… Что тебе еще остается?

Что он ко мне пристал, думал я. Не хочу я копаться в себе! Не хочу вытаскивать на свет слабости, вспоминать которые стыдно и больно!..

– Вспоминай! Вспоминай! – настаивал пророк, растворяясь в толпе экскурсантов.

День словно потемнел. Исчезло настроение праздника, которое не оставляло меня с момента прилета. Вместо этого в голове снова зашелестели давно закрытые и как будто накрепко забытые страницы…

…Можайка по вечерам была пустынна. Даже «топтуны» исчезали после проезда бериевской машины. А Сталин в те годы дальше «Ближней» дачи уже не ездил. И наше кунцевское шоссе превращалось в пахнущий асфальтом проспект любви… Взявшись за руки, брели по ней мои одноклассники. И тени их позли за ними, укорачиваясь до ближайшего фонаря, а потом росли, обгоняли, удлинялись, чтобы совсем раствориться в темноте… Лялик и Альбина… Виктор и Галя… Мирка и Аза… Алик и Люся… Мои друзья – без меня… Чего уж скрывать: девочки любили поверять мне свои сердечные тайны, но гулять по вечерам они шли с другими. У нас тогда это называлось «дружить». Советско-монастырское воспитание слово «любовь» оставляло «на потом»…

Что же мне оставалось? Писать ироничные стихи, ни одного слова из которых я теперь не помню. Недорого они стоили… Но на скучных уроках они кочевали с парты на парту, а на переменках залетали в параллельный, «девчачий» класс…

Так было и на этот раз. С той разницей, что в туалет, где девочки с выражением читали немудреные куплеты, нелегкая занесла пионервожатую Марину. Стихи были конфискованы. А на следующем уроке я предстал пред грозными очами директора.

…У нас были сложные отношения. Он преподавал химию, и на первом же уроке попросил кого-нибудь рассказать биографию Ломоносова. Так как это было скорее из области литературы и истории, я смело поднял руку и довольно связно выложил свои знания. Каро Михайлович остался доволен.

Но когда на следующий день он попытался выудить из меня нечто более «химическое», король оказался голым. С тех пор легкий оттенок пренебрежения всегда примешивался к его отношению ко мне. Как будто я обманул его… Но и мое отношение было окрашено легким неуважением в сочетании с врожденно присущим мне начальственным трепетом. Была в нем какая-то темная энергия, которую я инстинктивно отторгал. И легкий привкус фанфаронства и пошлости. На школьных вечерах он любил присесть за пианино и бравурно промузицировать армянскую версию «Каравана». Всегда одно и то же, и всегда вызывая буйную экзальтацию старшеклассниц… Наверное, я был несправедлив. Просто в те времена бумажная радиоточка прививала слушателям хороший музыкальный вкус…