Керим Волковыский - Осень в Калифорнии

Пока я писал не слишком длинные стихи, их читали (из чувства уравновешенной солидарности) хотя бы другие поэты, справедливо ожидая и от меня внимания к их творчеству. А тут взялся за рассказы и даже за повести. В какой-то момент меня осенило: если не можешь не писать – пиши для себя. Пиши что угодно, придумывай каких хочешь героев, не можешь придумать – хватай их прямо из жизни, дари им новую жизнь. Главное, чтобы было нескучно. Пиши так, чтобы ты сам мог вместе со своими героями радоваться, горевать, смеяться и плакать, попросту говоря – жить с ними рядом. И если ты их полюбишь сам, для твоих книг рано или поздно найдется читатель, ежели нет… то лучше не начинать. Я полюбил своих героев.

Так появились на свет и Селим Дворкин, и провинциальная учительница литературы Нина Степановна, и самоуверенный политик Фредерик Натан-Леви, и моя самая любимая героиня – Розали Лейзер Кац. Друг с другом мои герои не знакомы, они живут (или жили) в разных точках земного шара: в Перми, в Париже, в Сан-Франциско. Единственное, что их объединяет, – они все безнадежно влюблены.

Желание резче, пронзительнее выразить как влюбленность моих героев, так и присущее им всем чувство всемирной бездомности навело меня на мысль использовать для обложки фрагмент картины Шагала «Петух над Парижем». За право использовать эту картинку пришлось побороться. Пусть теперь мои герои поборются за читателя.

В Люцерне он пересел на поезд, идущий в Лугано. Поначалу поезд долго огибал большое озеро, которое то расширялось, то распадалось на узкие языки. Вскоре начались туннели. Зеленые холмы с рассыпанными там и сям небольшими живописными домами сменили белесые отвесные скалы, из узких расщелин которых хмуро торчали ели, далеко внизу пенились неслышимые потоки, изредка успевала промелькнуть небольшая деревушка с выделяющимся острым шпилем стоящей на отшибе церкви, и поезд с грохотом влетал в очередной туннель – бухали рельсы, минутную темноту разрывали внезапно загоравшиеся желтые лампочки, в вагоне пахло сыростью и настоящими горами.

«Не пропустить бы Сен-Готард», – озабоченно подумал он и, перестав поминутно высовываться в окно, огляделся по сторонам, как бы ища совета или поддержки. В вагоне было шумно. Окраска речи пассажиров менялась вместе с окружающим пейзажем, и мягкий картофельный говор немецких швейцарцев все более разбавляла напевная итальянская речь, которую наш герой принял за диалект, на котором, по его мнению, изъяснялись жители Тичино.

Великодушно простим нашему восторженному герою эту лингвистическую ошибку: с того момента, как он покинул свою склеротическую советскую родину, переехав на постоянное жительство в уютную столицу альпийской республики, прошло не более двух месяцев, и все вокруг продолжало приводить его в умиленное состояние. Более того, ему казалось, что не только люди, но и неодушевленные предметы – поручни в полупустых трамвайных вагонах, ступени лестниц, углы домов, газетные ларьки с пестрыми развалами печатной продукции на всех мыслимых языках мира – не могут ему нарадоваться.

И вот теперь эта неожиданно открывшаяся возможность поездки на знаменитый кинофестиваль в Локарно, где его если пока и не ждут, то несомненно обрадуются, как только узнают, что он из России, и, может быть, даже дадут работу, мало ли что – а вдруг им нужны переводчики или знатоки российского кино, кто знает.

«Поживем – увидим», – удовлетворенно подумал он, устраиваясь на сиденье и доставая из черной пачки хорошо набитую сигарету с золотым обрезом.

– Вы не против, если я закурю? – спросил он по-французски у сидевшей напротив него симпатичной девушки, погруженной в чтение книги.

Она подняла голову, легким движением руки отбросила волосы со лба и, указав рукой на висевшую за его спиной табличку «Raucherabteilung» [1] Отделение для курящих ( нем .). , вежливо улыбнулась той белозубой располагающей к себе улыбкой, которой западные люди, засвидетельствовав свою ни к чему не обязывающую благожелательность, тут же дают почувствовать нам свое место.

Поезд тем временем уже несся вниз по раздающейся вширь долине, словно набирая скорость. Затянувшись с наслаждением вкусным английским табаком, он посмотрел в окно и без особого сожаления понял, что Сен-Готард он пропустил. «Ничего, на обратном пути буду повнимательнее».

Вокруг все повеселело. Небо стало высоким и посинело, исчезла неприятная сырость, пассажиры потянулись к своему багажу и начали собираться. И хотя до Беллинцоны, где направляющимся в Локарно следовало пересесть на другой поезд, оставалось еще не менее получаса езды, нельзя было не поддаться возникшему в вагоне ощущению одновременно и радости, и удивления: вот и свершилось, пересекли Альпы – и мы на юге.