Array Сборник - Мелодии весны

Шах-Зада на следующий день своего пленения – пасмурный и неприветливый – как ни ломала голову, не смогла определить, откуда её привезли. Сторожил её высокий тщедушный парнишка Рахман. Ему было наказано, чтобы с неё глаз не спускал. А Рахман с первого взгляда влюбился в Шах-Заду. С первого же дня заточения Шах-Зады в этом богом забытом уголке Рахман свою привязанность к ней, со временем перешедшую в большую безответную любовь, не скрывал от неё. Рахмана чабаны за глаза называли шакалом за то, что его бледное робкое личико с блестящими глазами походило на острую мордочку шакала. От роду Рахману исполнилось двадцать лет. Правда, выглядел он значительно старше. Был замкнут, молчалив, богобоязнен. Рахман, если не был занят делом, а дел Шархан ему поручали много, дни и ночи на молитвенном коврике проводил в молитвах. Если не молился, сидя под навесом напротив окна комнатки Шах-Зады, наблюдал за ней, порой погружаясь в свои печальные думы.

Рахман действительно приходился племянником Шар-хану. Ходят слухи, что много лет назад отец Рахмана погиб от руки Шархана. На кошару помощником чабана Шархан пришел ещё мальчиком, когда потерял отца. Рахман до перестроечных процессов, начавшихся в стране, со старшими чабанами пас колхозную отару. Когда колхоз обанкротился, в утренних сумерках с кошары отогнали колхозный скот, а всех чабанов, пастухов разогнали. Шархан Рахману поручил пасти своё стадо овец. Мать Рахмана, бедная, но гордая женщина, воспротивилась решению сына. Она проклинала убийцу мужа, ругала робкого сына:

– Лучше бы тебя, трус, вместо твоего отца убил бы этот душман Шархан, чем мне тебя видеть рабом, пасущим его скот!

Шах-Зада первые дни своего заточения целыми сутками плакала. Сделала несколько попыток сбежать. Но её догоняли на лошадях, возвращали. С закрученными назад руками приковывали на ночь к цепи. В один из дней Шах-Зада поняла, ей из своего зиндана никогда и никуда не выбраться. Если её не найдут Хасан с отцом, ей ни от кого помощи не ждать. Она изо дня в день жила с надеждой, что в один из вечеров сюда на своем скакуне вихрем нагрянет её Хасан и увезёт домой.

Сперва ждала, не смыкая очей по ночам. Часто выходила на холмы, возвышающие над домом животноводов, сидела, с замиранием сердца вслушиваясь в ночь. Если выкраивала время, в погожую погоду дни проводила на холмах, тоскливо вглядываясь вдаль. Тревожилась, что Хасан в её поисках проскочит мимо, не заметив её узницу, затерянную между холмами.

Когда за ней Хасан долго не заявлялся, в её сердце закралось сомнение, затем страх. Она – узница Шархана. Узницей здесь погибнет. Долгими ночами, стоя на коленях, молитвенно просила Аллаха о милости. Стала богобоязненной, всё время проводила в молитвах. Если не молилась, сидела, тоскливо заглядывая за горизонт.

Чтобы не сойти с ума, Шах-Зада работала от зари до зари. Так хоть незаметно убивала время. На некоторое время забывала о своём горе. Рано утром, с зарей, вставала, делала утренний намаз, выходила, доила коров в коровнике. Затем она выгоняла их на пастбище. Возвращалась в чабанский домик, топила очаг, готовила еду мрачным лицам, осевшим в соседстве, чабанам Шархана. За ними убирала посуду, приносила с родника воду, лепила кизяк. А днём, погружаясь в свои горестные думы, подолгу простаивала у окна, тайком ото всех плача.

Маленький ветхий домик с крохотными окошками, одиноко стоявший у основания Урцми-дага, угнетал её. Домик под ураганными ветрами, которые иногда в начале весны и конце осени срывались с гор, казалось, раскачается, развалится до основания. Но дом как-то держался.

Домик с закопчёнными стенами и потолком, с покосившимися и скрипучими дверьми на неё производил угнетающее впечатление. В одну бессонную ночь Шах-Зада, там где смогла, соскребла грязь, с одной из молодых доярок убрала, помыла окна, внутри побелила стены. На другой день побелили и наружные стены домика. Рахман где-то достал краску. Покрасили окна, двери, пол. Убрали сорняки вокруг домика, прибрали двор.

За холмами кучами росли кусты чёрной смородины, разбросаны островки красной малины, ежевики, с которых Шах-зада готовила варенье к чаю. Чем к себе приблизила доярок, пастухов, чабанов.

С этих холмов за горизонтом открывались причудливые скалы, которые во время восхода солнца, в сумерках становились похожими на великанов, драконов с исполинскими головами. Из окна комнаты Шах-Зады открывался чудесный вид на них. Лиловые ледниковые вершины Урцми-дага чёткими силуэтами вырисовывались на фоне неба, молочно-голубого на рассвете. А на закате, горевшем рубином в золотой оправе, они становились сизыми, голубыми. Чувствовала ли Шах-Зада в своей узнице величественную красоту, безмолвие, божественную святость этих мест? Ощущала ли она пряный аромат душистых альпийских трав, не видевшая до сих пор такого количества разнообразия цветов, мхов, берёзовых рощ, тающих на горизонте в море вечернего тумана? Видела ли она с наступлением вечера, как поднимается, пропитанный кровью, диск луны за сизыми облаками, хищными птицами, наседающими на величественные горбатые макушки холмов? Видела ли она, что ледяные пики Урц-ми-дага в сумерках начинали излучать кровавый свет, а зелёные шапки холмов наполнялись таинственным голубоватым и сиреневым мерцанием, трепетом и гипнотизирующим шёпотом? Смотрела ли она, как в сумерках горы за горизонтом погружаются в сладострастный сон любви?