Ирина Бавина - Непридуманные истории

Когда мне было тринадцать лет, мы жили в трехкомнатной квартире на Западном. Обе бабушки доживали с нами. Бабушка Ирина, о которой я писала ранее, семнадцать лет жила с нами. Бабушка Гаша прожила с нами год и умерла в 1979 году в семьдесят три года от рака легких. Помню, как мы узнали об этом страшном диагнозе в больнице, куда мы привезли бабушку Гашу на скорой помощи, потому что она уже начала откашливаться кровью. Никогда не забуду приемное отделение: большая светлая комната на первом этаже вся в белом кафеле, стол, кушетка, пара стульев, а позади стола дежурного врача висел на стене плакат, написанный перьями черной и красной тушью. На листе ватмана были выведены красивые буквы: «Каждый больной должен знать, от чего он умер!» В человеке, написавшем это, видимо, говорил истинный философ. Может, из-за неуместности этого черного юмора в приемном покое больницы я и запомнила эту фразу на всю жизнь.

И вот мы привезли бабушку в конце октября в городскую больницу №20. Там взяли кровь, сделали рентгеновский снимок и отпустили домой, отказав в госпитализации. Выдали этот снимок на руки, дали направление в ЦГБ на консультацию в онкодиспансер. Позже мама попала на прием к врачу, который выписал бабушке направления на расширенные анализы. Бабушка сама по себе была худенькой, а тут вообще начала таять на глазах. Через несколько дней мы должны были получить результаты этих анализов и узнать вердикт врачей. На повторном визите мы были уже вдвоем с мамой. Врачи сидели в подвальном помещении центрального здания ЦГБ. Операционное отделение находилось на третьем этаже. Я осталась в коридоре у двери одного из кабинетов, которых было четыре в этом крыле. Посетителей было немного, по одному-два человека у кабинета. Мама зашла и через какое-то время вышла вся бледная и расстроенная. «Пошли!» – кинула она мне, и мы вышли на улицу. Везде лежала желтая свежеосыпавшаяся листва кленов и других деревьев, было промозгло, сыро, холодно, сыпался мелкий дождь. Мама оперлась о дерево и беззвучно заплакала, уткнувшись себе в плечо. Я так растерялась, обняла ее нескладно: «Мамочка, мамочка, что сказали?» Она ответила, что рак. У меня потекли слезы, но я заплакала не от вынесенного диагноза, а оттого, что стало безумно жалко маму. Я впервые ее увидела горько плачущей. Потом она собралась с силами, успокоилась и приказала мне: «Ты ничего не говоришь бабушке! У нее только воспаление легких». Так и лечили мы ее от этой хвори до конца ее дней. Бабушка постоянно спала на диванчике в маленькой комнате. Кололи ей уколы стеклянными шприцами того времени, которые сначала кипятились вместе с иглой в контейнере из нержавейки минимум минут двадцать и потом доставались оттуда пинцетом. Такой контейнер у меня сохранился уже как реликвия благодаря Сереже. Довелось и мне делать уколы таким шприцем, когда я болела. Когда кашель у бабушки шел с кровью, поили хлористым кальцием, а мокрота отходила обильно. Но все было напрасно, и она умерла 21 января утром.

В тот день мы с мамой были дома. Мама поднялась к тете Мае, соседке из двенадцатой квартиры. Вдруг я услышала, как бабушка начала хрипеть и задыхаться – у нее началась агония. Я тут же бросилась за мамой, в один миг мы слетели с четвертого на третий этаж. Где была вторая бабушка – не помню, но хорошо помню себя и маму: она стояла на коленях перед бабушкой, плакала и обнимала ее, а я стояла в двери. И впервые в своей жизни увидела, как на тебя смотрят, когда умирают, этот взгляд, когда глаза мутнеют, зрачок сужается, и в них угасает жизнь – они уже не смотрят. Последний выдох, такой тяжелый. Душа выходит из тела. Рука неестественно падает. И тишина… Однако меня это не испугало, но стало так жалко маму. Она плакала навзрыд. Зашла бабушка Ира и попросила громко не рыдать: «Нельзя. Не пугай душу. Два часа еще душа будет возле тела». Мама пошла в ванную, и оттуда приглушенно доносилось, как она взвыла.

Я уже и не вспомню, кто из соседей помогал, кто обмывал тело, как одевали бабушку, не помню, кто позвонил папе на работу. Он быстро приехал, зашел тихо, опустив голову, такой грустный и потерянный. Спустя годы он рассказывал, что в соседней девятиэтажке на первом этаже последнего подъезда жил знакомый. Он работал на кладбище, или это его знакомые работали там, но этот человек позвонил и договорился сделать на северном кладбище могилу рядышком с управой. И денег за это никто не брал! Просто вот так, по-соседски, помогали друг другу. Помню, как быстро привезли гроб, деревянный и обитый красным сукном, его поставили в зале на наши белые деревянные табуреты. Мне пришлось дважды ходить мимо гроба с бабушкой, чтобы пройти на балкон, и один раз лезть аккуратно в сервант за посудой в нижний отдел, а гроб-то позади тебя. В этот момент становилось особенно жутко, находясь с покойницей одной в комнате. И еще мне вспоминается, как вынесли покойную и поставили попрощаться возле подъезда на те же табуреты. Руки ее были сложены на груди и держали деревянный крестик. Холод стоял сильный, мороз, шел снег, а бабушка в летнем ситцевом темно-синем платьице в цветочек с рукавами в три четверти. И мне все время хотелось вернуться домой на третий этаж и взять ее пальтишко, чтобы укрыть бабушку – она же замерзнет, ей же холодно…