Александр Бушковский - Ясновидец Пятаков

– А вот деда Костю по-советски хоронили, по-коммунистически, – опять вздохнул Серёга, – мутно как-то. Как старого мерина, за ненадобностью списали. Будто бы на собрании объявил парторг, что был, мол, Константин Фёдорыч верным сыном партии, служил исправно, и всё. Спи спокойно, дорогой товарищ. Вечная тебе память. Выпили по маленькой, пообедали в столовой и пошли по домам. А что значит «спи спокойно»? И «вечная память»? Это ведь не по-марксистски? Не по-ленински, а, Нин? Вечную память, её попы поют, да и какой тут спокойный сон, когда помер и в землю закопали? Тут уж екимёнков склад, черви да опарыши, перегной, одним словом.

– Ты чего разошёлся, Сергей? – напряжённо перебила его та тоном учительницы. – Успокойся, пожалуйста! Закусывай, закусывай!

– Спасибо, Нина, пойду я. – Серёга встал из-за стола. – Извини, это я с расстройства. Гаврик, пойдём, проводишь меня.

– До калитки, Гаврюша, – велела тому мама, – скоро уже с кладбища вернутся.

Возле калитки Серёга остановился, обернулся к Гаврику и сказал хмуро:

– Не подведи нас с дедом, Гаврюха! Дед твой хорошо прожил, много добра людям сделал. Мне, считай, за отца был. Из петли вытащил, с самого края. За минуту объяснил, какой я идиот и предатель, когда из-за бабы удавиться собирался. Он здесь солдатом воевал, а на том свете, небось, командиром будет. А ты у него тут с этой книжкой как разведчик остаёшься. Так что не подведи.

– Дядь Серёжа, а ты у него тут кто? – Гаврик едва удержался, чтобы не сказать «был».

– Я? – Серёга невесело усмехнулся. – Свой среди чужих.

Три года Гаврик исправно читал книжицу. Раскрывал закладки по утрам и вечерам, а коротенькие абзацы катал во рту, как леденцы. Он привык к ней, часто вспоминал деда и почти никогда не забывал взять её в руки перед сном. А утром и подавно. Удивительно, никто ему не мешал и вовсе ничего не замечал, отчего он и выучил почти всю книжку наизусть. Но на семнадцатом году он вдруг влюбился.

Инесса была студенткой-практиканткой в их школе, старше Гаврика и, естественно, выше ростом. Она научила его курить и однажды почти допустила до тела. Но потом рассмеялась, потрепала его по макушке и стала встречаться с другим. Постарше и повыше. Гаврик вмиг забросил истрёпанный томик куда-то на антресоли. Старался не думать о нём и злился, когда вспоминал.

Потом, уже в армии, он вовсе забыл о дедовском наказе, и немудрено. Безостановочная армейская беготня не предполагает пятнадцатиминутных пауз после подъёма и перед отбоем. А муштра и дедовщина даже и маленькие абзацы вышибут из головы, как кулак леденцы из зубов. Вместо них стали прилетать из дома новости.

Бабушка Дуся в одинокой жизни ослабела умом, перестала узнавать родню. Но перед самой смертью чётко и ясно сказала Нине: «Мишу берегите!» Потом как-то растопила печь, забыв открыть задвижку трубы, задохнулась и сгорела вместе с домом. У Серёги, врачи сказали, оторвался тромб, и он внезапно умер, не успев собраться. А брат Мишка, откосив от армии, гулял и веселился целый год, после чего разбился на мотоцикле. Голова отказала сразу. Сердце остановилось на третий день в реанимации.

Когда всех перехоронили, отец запил, ушёл из дома и пропал. Искали с милицией, не нашли. Гаврик вернулся из армии в другую жизнь. Железная мама Нина всё ещё продолжала работать в школе учителем истории. Гаврик как-то спросил её, почему она так истово верит Марксу и Ленину, на что она округлила глаза и ответила: «Но это же Маркс и Ленин! Непререкаемые авторитеты в области политической и экономической теории!» Однако вскоре эта теория рухнула вместе со страной, квартиру пришлось обменять на меньшую, маме пойти работать техничкой, а Гаврик поселился в общежитии.

– Тут такое дело, Танюша! – Гаврик, как арестант в тюремном дворике, бродил кругами по кухне, сжимая за спиной правый кулак в левой ладони. Таня пила кофе. Она не любила чай по утрам, от чая её мутило и портился цвет лица. А кофе бодрил. С молоком и без сахара.

– Сядь уже, Гаврик, не мельтеши, – устало вздохнула она, – успокойся! Что стряслось?

Гаврик сел на табурет, оперся локтями о колени и сжал пальцы в замок:

– Помнишь, рассказывал тебе про Андрюху-бича, в армии со мной служил?

– Смутно.

– Вчера вечером дал ему сотню, а сейчас узнал, что он ночью замёрз пьяный.

– Ужас какой, – проговорила она всё так же устало. – Зачем дал-то?

– Так получилось…

– …

– Хочу похоронить по-человечески. Больше некому, а он из-за меня замёрз.