Марианна Рябман - Post Scriptum

– Филарет Львович, не прогоняйте меня! – говорила Анна Антоновна, обнимая его.

– Вы забыли приличия! Просто ворвались ко мне! И я полагаю, что вам будет лучше покинуть эту комнату без промедления.

– Нет, нет, я не могу! Я умру сегодня, погибну от тоски, от страданий, которые меня душат, ведь мой папенька… Мой папенька!..

Анна Антоновна вновь зарыдала и опустила, наконец, руки.

Высвободившись от ее объятий, Филарет Львович спросил не без интереса:

– Правильно ли я понял вас? Несчастье произошло с Антоном Андреевичем?

– Папенька нынешним вечером, возвращаясь домой, получил тяжелейшие увечья и слег. Теперь он в гостиной, и верно не доживет до утра, – через силу, проговорила барышня, глотая крупные слезы.

«Как славно, – вдруг мелькнуло в голове у Филарета Львовича, – внезапно всё само разрешилось, именно так, как и нужно. Анфиса Афанасьевна, овдовев, окажется свободна и не ущемлена в средствах. Нам не придется даже встречаться украдкой. Я, выдержав положенный траур, женюсь на ней и стану по праву, хозяином этого дома, перевезу сюда своих матушку и сестру, необходимо только пристроить повыгоднее детей Смыковского, впрочем, это не так уж и хлопотно…»

– Филарет Львович! – позвала громко Анна Антоновна, заметив, что учитель отвлекся в задумчивости своей.

– Да, да, право, какое горестное известие я получил от вас, – тут же ответил он.

– Я решилась прийти к вам, – робко призналась барышня, – оттого, что участие ваше сейчас, непомерно важно для меня.

– Случившееся с вашим папенькой, разумеется, ужасно, – произнес с расстановкой Филарет Львович, – однако, позвольте, чем же я смогу помочь вам?

– Вы поможете много больше, чем полагаете, если выслушаете мое к вам признание, которое я храню в себе уже долгое время.

– Признание? Именно теперь?

– Да, именно! И только теперь! В другой раз, мне пожалуй, невозможно будет решиться…

Анна Антоновна, повернувшись спиной к учителю, и закрыв руками загоревшееся от стыда лицо, забормотала спешно и едва различимо:

– Я влюблена в вас, и чувств своих не скрываю… Вернее сказать, не могу скрыть… Вы мне необходимы жизненно, и если вам угодно будет отвергнуть меня, так сделайте это теперь, тогда и я, ещё до рассвета, успею окончить жизнь свою. Если же я не безразлична вам, то умоляю, откройтесь мне, и позвольте у вас остаться до самого утра.

Боясь оглянуться, Анна Антоновна замолчала, и в тишине стали различимы только два дыхания, её и учителя.

Молодой человек был в смятении.

«Оставить хозяйскую дочь в этой комнате, означает, будто бы принять её любовь и даже ответить на неё, но что ожидает меня после, когда женюсь я на матери этого существа. Однако прогнав Анну Антоновну, я тем самым лишу ее последней надежды. Что же за тем последует? Допустим, и впрямь осуществит она свою дерзкую мысль, убьет себя как-нибудь, и что тогда? Тогда наверное, Анфиса Афанасьевна обвинит меня первого в смерти дочери своей. Как же поступить? Как будет более верно?»

Мысли проносились в его голове судорожно, беспорядочно. Он не мог позволить себе ошибиться. Решившись наконец, он взял за плечи взволнованную Анну Антоновну, повернул к себе так, чтобы взглянуть ей в лицо и произнес тихо:

– Я не хочу, чтобы вы уходили…

Дверь комнаты Филарета Львовича затворилась на ключ. Престарелая Дарья Апполинарьевна в ту ночь, не заметила отсутствия барышни. Стараясь утихомирить её маленького брата, она, убаюкивая его тихими песнями, заснула и сама, в кресле, между двух детских кроваток.

Время тянулось медленно, словно нарочно мучая Полину Евсеевну, которая изводила себя сомнениями, стараясь угадать, проживет ли Антон Андреевич следующую половину часа.

Смыковскому, между тем, становилось все хуже. Он метался беспокойно, не то во сне, не то в бреду, стонал, не переставая, словом страдал нечеловечески. Выдавались редкие минуты, когда открывал он тусклые глаза. Еспетова тут же брала его руки в свои, гладила их, говорила что-то успокаивающе, не догадываясь о том, что он не в состоянии узнать ее очертания. Ему все виделся Парфён Грошкин, заносящий камень над его головой, и всякий раз, Антон Андреевич, осознавая неизбежность ударов и последующей сильной боли, кричал, от охватывающего его ужаса.

Полина Евсеевна плакала, прикладывала к его лбу холодные компрессы и с тревогой ждала утра.

В другой части дома, устраивался в своем временном жилище, Павел Николаевич Клюквин. Он обошел неспешно предоставленную ему комнату, всё осмотрел, и оставшись довольным, уселся в мягкое кресло, зевнул лениво, достал из кармана свой портсигар и с наслаждением закурил…