Марианна Рябман - Post Scriptum

– Да, милая, всё к тому идёт. Так совпало, что отец Яков, как раз у господина Клюквина был, когда Катя пришла, вот Павел Николаевич и взял его с собой, чтоб уж отдельно потом за ним не посылать.

– Нет, нет! Невозможно! Рано! Рано священника позвали, Анфиса! Рано! – словно очнувшись, сказала громко Полина Евсеевна и направилась стремительно к отцу Якову.

– Я прошу вас, оставить наш дом. Вам здесь быть еще не ко времени, – резко произнесла Еспетова, указывая батюшке на дверь.

Господин Клюквин, услышав такие слова, посмотрел на нее с удивлением, однако предпочел не встревать, и промолчал.

Анфиса Афанасьевна, стоявшая позади Еспетовой, нервно теребила ее за плечо.

– Поля! Что ты творишь, безумная! Как можно батюшку, церковного служителя, врачующего души наши, уберегающего нас от греха, из дома прогонять. Опомнись! – говорила она.

– А я прогоняю, – не умолкала Полина Евсеевна, – подите прочь, вы смерть хозяину дома накличете, подите же.

Отец Яков, вставая с кресла, перекрестился сам, и вслед за тем, скорым движением, перекрестил Еспетову.

– Моё присутствие здесь важно, я душу Антона Андреевича приму и Господу нашему передам.

– Оставьте, не крестите меня, – перебила его Еспетова, – я более веры не имею, отреклась только что, душу же Антона Андреевича вам отпевать не придется, ему еще долго жить. Уйдите!

– Да она не в себе, – оправдывала Еспетову Анфиса Афанасьевна, – у нее верно лихорадка, конечно же! Она и сама не понимает, что говорит!

Священнослужитель поправил степенно свою рясу, и молча, лишь, как и обычно, тяжело дыша, пошел к выходу.

– Отец Яков, умоляю вас, останьтесь! Кроме вас некому Антону Андреевичу грехи отпустить, – просила со слезами Смыковская, загораживая собою двери.

– Остаться я не могу, – произнес отец Яков сурово, – даже уважая вас, Анфиса Афанасьевна, находиться под единой крышей с безбожником, мне невыносимо тяжело.

Полина Евсеевна, подбежав к двери, распахнула ее. Отец Яков, насупился еще более, чем раньше, пригладил свою бороду, прижал к себе бережно Библию и сказал:

– Неверные, избравшие греховный путь, изгнавшие веру из сердца своего, лишаются благоденствия мирского, а также и всея Божией милости, – перекрестил себя и ушёл.

Затворив за ним дверь, Еспетова вздохнула устало, и вернулась к дивану, на котором, все так же, без сознания, лежал Антон Андреевич.

Испытывающая только негодование от всего произошедшего, Анфиса Афанасьевна, не произнося ни слова, бесцельно металась по комнате. Наконец, она не выдержала и принялась корить Полину Евсеевну:

– Стыдись, голубушка, стыдись низменных поступков своих! – говорила она рассерженно. Отец Яков с добром пришел, а ты его за порог, ну как же это можно совершить такое!? И ведь из моего дома выгнала, сама здесь не хозяйка, а другого – вон!

– Я полагала, Анфиса, что дом этот не твоим, а нашим считается, и что мы обе вправе хозяйничать в нем.

– Позволь, отчего же это нашим? Мой, разумеется мой! Его Антон построил, я его супруга законная, значит и дом этот мой! И даже прислуге известно, что ты Андрей, живете здесь из милости, просто от безграничной, и порой даже напрасной, доброты, мужа моего!

Смыковский тихо застонал и приоткрыл глаза. Взгляд его был затуманен, бессмыслен, словно он не понимал, что окружает его.

– Зачем же он?.. Зачем… – вяло произнес он, с трудом разжимая губы, – Нехристь.

Проговорив несколько раз, эти непонятные никому, кроме него самого, слова, Антон Андреевич вновь закрыл глаза.

– Я вынужден просить вас, пожалуйста, тише, – обратился к женщинам врач, – больному теперь необходим совершенный покой.

– Павел Николаевич, ответьте искренне, есть ли хоть какая-то, пусть даже самая малая, но все же надежда, на продолжение жизни Антона Андреевича? – спросила Еспетова, кутаясь в тонкую шаль.

– Разве что, совсем небольшая. Я бы сказал, почти ничтожная, – ответил Клюквин, после некоторого раздумья, – случай чрезвычайно трудный и опасен возможными последствиями. Велика также утрата крови, и это пожалуй, самое худшее.

Анфиса Афанасьевна подошла ближе и внимательно всмотрелась в искаженные болью, черты лица своего мужа, словно, чтобы лучше понять, к чему же следует ей готовиться.

– Сейчас он лежит без чувств, однако, что же будет дальше? – задумчиво спросила она.

– Временами, он приходя в себя, вероятно, сможет ясно мылить, затем возможен продолжительный бред, впрочем, боюсь и галлюцинации не обойдут его стороной, – ответил Павел Николаевич, вытирая руки полотенцем, – Кто-то изрядно покалечил его, – добавил он, – удары наносили тяжелые, много раз, и не ведая куда. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что он выживет.